Памяти Святейшего Патриарха Алексия II

О Святейшем Патриархе Алексие II вспоминают: Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий, Архиепископ Берлинский и Германский Марк, Наталья Дмитриевна Солженицына (вдова Александра Исаевича Солженицына)

Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий

     -Вы на 5 лет старше Святейшего Патриарха, Вы, как и он, тоже родились и жили в Эстонии, Вы знали его отца. Как Вы помните семью Святейшего Патриарха? Что Вы можете нам рассказать о его родителях, о том, какое воспитание они дали тогда ещё юному Алёше Ридигеру?

     - Прежде всего я хочу отметить, что Святейший Патриарх скончался в день именин его отца, в день памяти Михаила Тверского. Может быть, это тоже знаменательно. Семью я его знал, много общался с его отцом. Это был один из наиболее почитаемых пастырей у нас в Таллине. Это был человек, о котором можно сказать, что его пастырская любовь была сострадательной любовью, потому что он всегда видел несчастных и бедных. Отец Михаил был в своё время председателем Христианского студенческого движения в Эстонии, вот такая основа уже была в семье.

     Кроме того, они ездили на Валаам ещё до Финской войны, и там Алексей общался со старцами. Ну, а потом, после войны, они бывали и в Печорах, и в Пюхтицком монастыре. Я вспоминаю то время, и, может быть, нас было не так много, но всё-таки были мальчики, которые в то время прислуживали в церкви. Не все остались при Церкви, разошлись, но Алексей получил такую особую закалку. Когда началась война, когда была оккупация, у нас в Эстонии были лагеря перемещённых лиц, то самым активным окормителем этих людей был отец Михаил. И с отцом Михаилом и Алексей ездил, и я очень часто ездил. Совершали там богослужения, массовые крестины были...

     Сперва там были перемещённые из Ленинградской области, а потом и из России, причём там оказалось и несколько священников. И отец Михаил хлопотал, чтобы их можно было оттуда вызволить, и это ему удалось, они определились в таллинских церквях. Так что здесь Алексей видел такое непосредственное пастырское сострадание этим несчастным людям. Да, мы поступали вместе с ним в духовную семинарию в 1947-м году, я должен был поступать в 1946-м, но меня уговорили остаться в приходе, я уже был дьяконом. Потом я ушёл на заочное обучение. Алексей отличался очень хорошей памятью.

     Он окончил семинарию, потом Академию, и его первый приход в Йыхви был не совсем простым приходом. Когда-то этот приход был маленьким, но он рос, и вместе с тем таяли приходы в деревнях у Чудского озера, молодёжь оттуда уходила. Ему приходилось и совершать богослужения, и посещать те приходы, где в то время уже не везде были священники. И тут он уже начал проявлять свою личную деятельность, оперативность. Пути в эти деревни шли через Пюхтицкий монастырь. Вероятно, тогда у отца Алексея и зародилось особое отношение к Пюхтицкому монастырю, которое потом всё время проявлялось с его стороны. Чтобы ездить в эти приходы, надо было останавливаться в Пюхтицах и потом двигаться дальше.

     Испытываю сегодня двойное чувство печали. С одной стороны разделяю горечь утраты всех верующих людей да и всех людей вообще, которые знают, что у нас происходит, даже, может быть, не зная Патриарха лично, но понимая, как огромен его вклад, и как просто нормальный человек, которому посчастливилось общаться в личном плане с Патриархом.

     Практически история фонда Андрея Первозванного неразрывно связана с его именем. И среди великих людей, которые награждены премией фонда Андрея Первозванного, есть два великих человека - это владыка Лавр и Святейший Патриарх. Дело в том, что премию Андрея Первозванного - может быть, это несколько высокомерно звучит, но это правда - невозможно купить ни за какие деньги. Там собираются люди, небольшой круг людей, которых связывает своё отношение к деятельности того или иного человека. То, что Святейший Патриарх принял эту премию из наших рук, было для нас не только большой честью, но и определило навсегда то направление жизни, которым мы сегодня идём. И это факт. Для меня лично встреча с этим человеком определила то, кем я сегодня себя ощущаю и как я живу, хотя я думаю, что излишне говорить, что я человек немолодой и на меня вряд ли можно легко повлиять, но это правда.

     Я впервые увидела Патриарха, когда в 1992-м году приехала первая из нашей семьи в Россию просто искать, где поселиться, чтобы подготовить место. И инициатива была не моя, а Патриарха. К моему огромному удивлению и смущению он пригласил меня посетить его резиденцию в Чистом переулке. Мы разговаривали очень долго, и меня поразило то, насколько это был открытый человек. Я этого совершенно не ждала. Почти всё время он расспрашивал меня о жизни мирян, а не иерархов в зарубежных Церквях. Мы сначала жили в Швейцарии, там мы были членами Зарубежной Церкви, а потом, когда переехали в Америку, то были членами американской автокефалии. И Патриарх был настолько заинтересован узнать, как мы чувствовали себя именно как прихожане. Это меня поразило тогда. И это был единственный раз из личных общений, когда мне показалось, что он был радостен и лёгок. Ему было интересно, он был тёпел, жив, и я тогда не ощутила безмерной тяжести, которая лежала на его плечах. Наверное, она и тогда уже лежала. Но настолько был живой разговор, такое прямое, почти радостное общение, что я этого не ощутила.

     Во всех других общениях, уже с Александром Исаевичем, после 1994-го года, меня всегда поражало, насколько каждый раз при его степенной, мягкой, неторопливой манере мне было просто физически ощутимо, насколько ему трудно. Может быть потому, что я умела различать бремя тяжести на плечах Александра Исаевича, может быть, поэтому мне это было видно, а может быть это было моё воображение. Все говорят, во всех газетах написано какое трудное было время, как ему было тяжело.

     Мне кажется, как-то недооценивается, насколько лично - физически и нравственно - этому человеку было бесконечно трудно, потому что всегда есть левое крыло, правое крыло, верхнее, нижнее - как угодно назовите, но всегда есть люди, которые прикладывают усилия, чтобы первоиерарх занял их позицию, чтобы был в их лагере, партии. Бывают такие сладкопевцы и такие умельцы, и аргументы их бывают как будто очень весомы и с одной стороны, и с другой стороны.

     Конечно, у Патриарха было много советчиков. Но он потом приходит к себе один, остаётся один - и должен один, сам выбрать. Это страшно тяжёлые моменты, потому что всем понятно, что когда крутые времена, когда штормит, когда буря, ну, что от капитана требуется...

     - А что, на Ваш взгляд, позволяло ему делать выбор, который всегда проводил Церковь между этими рифами, между этими бушующими штормами светской жизни?

     - Ну конечно Господь Бог. Это та связь, тот способ получать благодать и совет, который был у него тайно - никто не знает, как это происходило, но были настолько ответственные, настолько тяжёлые моменты. Вот я говорю, что когда штормит, то все капитаны хотят только одного - сохранить корабль, чтобы корабль не потонул, а уж пробоины забивать и строить как-то мы будем потом, когда всё утихнет. Но Патриарху-то пришлось всё строить, возводить и возрождать здание Церкви, когда в стране всё скрежетало и рушилось, и это неимоверное бремя.

     Мы можем оценить результаты и плоды, мы видим, что они огромны. Но оценить как ему было трудно - вот это, по-моему, мало кто оценивает, потому что, может быть, стесняются и боятся думать о Патриархе просто как о человеке, который тоже каждый день должен лечь спать, который тоже перед сном помолится. Но он - один. И он должен принимать решения, и с кем бы он ни советовался, это всё будет или справа, или слева. И мы с Александром Исаевичем тоже всегда говорили об этом - насколько же этому человеку трудно.

     Меня всегда поражало, я вот всё читала о том, какое у него было мягкое лицо и какие тёплые-тёплые глаза, а мне с самой-самой первой встречи казалось, что глаза у него, во-первых, на редкость умные, во-вторых, исключительно сильные. А сильные глаза - это такое редкое явление, я так сразу и не могу назвать больше никого. Вот у меня было к Патриарху такое отношение, не знаю даже как сказать... хотелось помочь очень.