О сокрушении сердечном.

     Еще раз поздравляем вас, братие и сестры, с днем воскресным. И в завершение нашего вечернего богослужения мы побеседуем с вами о значении духовном библейского выражения, стиха из 50-го псалма: «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

     Когда мы употребляем глагол «сокрушить», то обыкновенно имеем ввиду нанесение поражения, такого удара, от которого противник оправиться уже не может. Впрочем, говорим и о себе самих: «Мои силы совершенно сокрушены, они изменили мне», «Сокрушены все мои надежды, погибли, в прах расточились», «сокрушены кости мои, так повреждены, что им уже не восстановиться». Сокрушить можно высокое дерево, тянущееся к небу. Сокрушить можно скалу, твердую, почти что неодолимую, однако и она поддается воздействию металла.

     Когда же мы вдумаемся в значение слов «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит», то, очевидно, имеется ввиду такое состояние сердца, при котором оно уже не может более гордиться, возноситься, мыслить о себе высоко, осуждать ближних, не может испытывать тайного чувства превосходства. Но, будучи сокрушенным, может лишь плакать, воздыхать, осознавать, ощущать свою полную немощь, неспособность ни к чему благому. Будучи сокрушенным, сердце осознает необходимость сторонней, в частности, Божественной помощи. Будучи сокрушенным, сердце совершенно смиряется пред обстоятельствами своей жизни, особенно, неблагоприятными обстоятельствами. И оказывается, что для духовного служения, для духовного жертвоприношения нет жертвы чище, богаче, ценнее и краше, чем сокрушенное сердце. Ибо «Бог гордым противится», «Мерзок пред Господом всякий высокосердый», то есть, неопытный и неискушенный в жизни земной и в жизни духовной человек, который превозносится, гордится, не понимая, что лишь «смиренным дает Бог благодать».

     И, быть может, вся жизнь наша стоится Богом таким образом, чтобы привести нас в это самое сокрушение. Состояние, вполне неведомое молодому, неискушенному, верящему в свои силы человеку, привыкшему уповать на свой ум, на свои способности, пребывающему в духе самообольщения, прельщения - ему даже и слушать не хочется ничего о каком-то неведомом сокрушении духа. Подобно «кедру ливанскому» высится такой. Распростирая свои ветви, думает под их сенью укрыть и накрыть ими Вселенную. И лишь жизнь и может что-то изменить в подобном состоянии самоутверждения и погибели, состоянии чуждом благодати Божией. И Бог, действительно, меняет, меняет наше сердце, его состояние, преподавая нам без конца большие и малые уроки, которые иные воспринимают, с успехом усваивают, сами начинают искать этого сокрушения, а другие артачатся, упираются, брыкаются, проявляют непослушание Богу, с тем, чтобы наконец-то их бычья шея все-таки пригнута была к земле десницей Божией. И вся совокупность жизненных обстоятельств, преимущественно, скорбных, неприятных, все потери, которые мы испытываем, ущерб, который нам наносится – имеют тайным нравственным своим смыслом, имеют тайный нравственный смысл убедить нас в нашей собственной беспомощности. Дабы мы восплакали о самих себе и всецело вверили себя Божиему промыслу, благодаря Создателя за благое и за скорбное, признавая справедливым все, что с нами произошло, хотя бы мы были окружены несправедливыми, злонамеренными людьми, и, таким образом, совершенно принесли себя в жертву послушания и угождения Богу.

     Состояние сокрушенности сердца, конечно же, не может прийти к нам сразу, едва лишь только мы поверим в его спасительность. Ибо много в нас скрывается этого яда – самолюбия, самоугодия, много мы возрастили в душе уродливых опухолей, желваков самоцена, а особенно, гордости, над людьми превозношения – чтобы так сразу нам вкусить иного самочувствия, взойти в иное качество нравственного бытия. Однако желающим, произволяющим приносить Богу истинные духовные жертвы содействует благодать, содействуют те посредства и пособия, которые отцы святые, как мудрые врачи, прописывают болящим гордыней и самолюбием (таковы все мы) для стяжания сердца сокрушенного.

     Иными словами эта добродетель именуется «духовным плачем». Духовным, потому что он может вовсе и не сопровождаться никаким внешним слезоточением. И напротив, внешние слезы еще совершенно не есть, не суть свидетельство сокрушения сердечного. Многие люди, сами того не зная, на молитве плачут под воздействием чувственности. Их слезы не чисты, по причине гнилых в них скрытых корней, ушедших глубоко в почву испорченного сердца. Иные, по неопытности, ищут слез на молитве, радуются, когда эти слезы приходят. Однако, они, повторяем. вовсе не есть свидетельство духовного преуспеяния. А могут держать своих обладателей, удерживать в плену неправильного болезненного состояния.

     Добродетель духовного плача редка ныне, потому что требует она православного мировоззрения и чистоты жизни.

     Лишает нас сокрушения сердечного и духовного плача многое. Особенно, невоздержание телесных чувств. Едва лишь только мы начинаем потрафлять нашему телу, покоить, холить его и нежить, сердце становится бесчувственным, словно камень. Почему в Священном Писании сказано ясно: «Не отягощайте сердец ваших объядением и пиянством. Ибо последний день придет незаметно, подобно сети падет на землю». Плотской образ жизни, стремление к телесным удовольствиям совершенно истребляет в человеке чувство нужды в Боге, лишает его понимания важности сокрушенного сердца и духовного плача.

     Иной может быть воздержным, однако, имеет обыкновение строго судить людей и каждый его разговор, в большей или меньшей степени, приправлен резкими характеристиками, уничтожающими, сарказмом, иронией, а значит, и злословием, верными и неверными суждениями, которые, отравляя наше сердце, приводят его к полной слепоте и глухоте духовной. Иные просто по привычке празднословить. И, таким образом, пребывают в непрестанной суете, беспечны, невнимательны, легкомысленны, ходят как бы в тумане, не видя ни зги, не понимают, в какую сторону идти, где брезжит свет Божий, свет самопознания, свет богопознания.

     Святые отцы указывают, что плач духовный, сокрушенное сердце есть плод истинного самовоззрения, того воззрения, которым молился преподобный Ефрем Сирин: «Господи, даруй ми зрети моя согрешения». Но для того, чтобы взирать на себя в свете благодати Божией, требуется молчание. Молчание, то есть, состояние отрешенности от дел греховных, неполезных и суетных. Молчание же, то есть, священный покой и тишина сердца, есть плод внимания, внимания, то есть всегдашней обращенности ума к миру сердца своего, к области чувств, к области нашего духа. И эти предварительные, предваряющие сокрушенное сердце добродетели - внимание, мир сердца или молчание его – доступны каждому, даже и человеку, всегда окруженному людьми, обремененному множеством занятий и забот. Лишь бы только эти заботы были созидательны и были проникнуты духом любви к ближнему. Служа так людям, мы в краткое время молитвы от Бога примем великую благодать. Потому что щедро делится Господь сокровищами Своими с теми, кто умеет любить жертвенно и бескорыстно.

     Много содействует сокрушению сердца, как мы сказали, самонаблюдение, самонаблюдение приводит нас к важным и верным выводам. Простейшее самонаблюдение заключается в том убеждении, что мы не можем исправить себя сами. Сколько раз обещаем Богу исправление, клянемся Ему внутренне в верности, негодуем на себя. Чувствуя благостный взор Небесного Отца, стыдимся себя. Но вот, едва лишь рассеемся, расслабимся, и в сотый раз повторяем уже привычный нам грех, впадаем в ненавистное нам состояние, проваливаемся в то болото, из которого извлекла нас только что благодать Божия. «Смирихся и спасе мя Господь», - говорит царь Давид. То есть, вновь оказавшись в этой нечистой, грязной луже, сокрушается человек. Не грызет себя, не отчаивается, но говорит с царем Давидом вместе: «Благо, яко смирил мя еси, Господи», «Видно и нет иного лекарства для моей нечеловеческой гордыни, как пребывание в этих тяжких узах, которые чувствует всякий человек, вольно или невольно согрешивший. А потом, когда восставит его от падения Господь, вздохнет он облегченно, вновь порадуется о Господе. Пусть помнит предыдущее свое состояние, пусть почаще приводит на память недавно содеянное. И, мало-помалу, сердце его привыкнет, и не согрешая, сокрушаться, воспоминая всегдашнюю свою немощь, внутренне всегда смиряться, исповедуя себя прахом, пеплом и землею.

     А иной сокрушается потому что осознает, сколько невидимых врагов ищут его погибели, осознает, как лукавы, как коварны злые демоны, всегда нас окружающие, всегда смеющиеся над нами, всегда почти что празднующие над нами свою победу. И если человек внимает себе, то, страшась этого лукавства и коварства, равно оплакивая свое непостоянство и невнимательность, будет приходить в сокрушение духа.

     А иной сокрушается потому что видит, каким потоком разлилось зло на этой земле, как оно со дня на день умножается, как легко захватывает это зло человеческие души, утягивая их на глубины погибели. И, созерцая это зло, сокрушается христианская душа. Но нимало не отчаивается, потому что верит в Промысл Божий, верит, что это зло временно – и по своему характеру, и природе – верит, что будет оно побеждено добром, что воцарится Господь весьма скоро над непокорным миром. Однако, для пользы своей собственной и сокрушается душа, когда обозревает проявления зла, умножающееся в мире.

     Иной приходит в сокрушение от сознания нищеты, скудости, неспособности собственными руками прокормить семью. Но не впадает от этого сокрушенного состояния в расслабление, в отчаяние. Просто молит сердечнее Бога, бесконечно богатого в милостях Своих, обещавшего подать нам все необходимое, если только мы будем искать Царства Небесного и жить по правде Божией.

     Сокрушаться удобно и тому, кто вспоминает, хотя бы раз в день о близости исхода из временной жизни, и насколько много искушений в жизни земной, еще больше их в Вечности. Еще темнее заставы, которые должно проходить христианской душе на пути к Престолу Божию. Еще наглее и бесчеловечнее истязатели, которые, не встретив телесного покрова, будут пытаться душу обличить. пленить, захватить в свою власть. Как не сокрушиться, как не восплакать, воспомянув об этом множестве демонов, которые наверняка захотят воспользоваться неочищенностью нашей от страстей и заявят на нас свои права.

     Итак, куда ни посмотри – вперед ли себя самого, внутрь себя, на близких ли – поневоле сокрушаешься. Ибо немощен человек, силен враг. Свят и велик Господь в неприступной Своей славе. А мы вовсе не всегда так ищем Его, как должно искать Господа, позволяя нашим страстям вытравливать из глубины сердечной благодать Божию. И словом, любящим Господа, все, даже сами грехи наши, ущербность наша служит ко спасению. И, добавляя ко всему перечисленному разумное самоукорение, когда мы в себе видим источник неприятностей, скорбей, когда признаем справедливым, что болезненно житие наше, немощно наше тело, когда благодарим Бога, - вот тогда и просыпается в душе неведомое дотоле состояние, именуемое духовным плачем. Так бывает после сильного дождя и грозы, когда ветер и град, быть может, приминают совершенно траву и цветы, и они уже не смеют поднять стебли и головки навстречу небесному простору, но никнут. Так вот бывает и со смирённой жизнью человеческой душой.

     И не знает душа, как она приятна и сколь она драгоценна Богу в час вольного и невольного сокрушения. Впрочем, по опыту она познает, как, откуда ни возьмись, по недоведомому Божиему Промыслу, приходят к душе сокрушенной духовные утешения и радость. И радость эта превышает всякое постижение слабого ограниченного человеческого ума. Ощущает себя душа ребенком, милуемым родителем, всыскательным, но бесконечно милостивым и богатым. В час этого милования от Господа кажется душе, что все ей возможно. И молится она без всякого труда, притом, что молитва ее восходит прямо к Небу, словно, огненный столп. И чрез молитву дано бывает душе постичь тайны, которые ранее были совершенно закрыты от ее внутреннего взора. И в людях она видит богатство даров Божиих. Как бы в первый раз смотрит на близких своих. Подмечает в них то положительное, светлое и святое, чего, казалось, и впомине вчера не было. Осматривает жизнь свою – прошедшую, настоящую, заглядывает в будущее – и убеждается смирённая, сокрушенная душа, что царствует в этой жизни Промысл Божий, Перст Господень, Провидение. Убеждается, что и малые малости предусмотрел для нее Господь и расположил в нашей жизни все «числом, мерою и весом», - по слову древнего мудреца. Самые наши ошибки и худые дела обращает к благим, добрым и спасительным для нас последствиям. И понимает тогда душа опытно силу смирения христианского, значение сокрушенности сердца. И просит она у Господа, дабы ей всегда быть, пребывать в этом плаче, незримом и невидимом миру.

     Этого делания и искали всегда разумные христиане. Хотя, преимущественно, оно было жребием тех, кто оставлял шумные города, дабы иметь возможность всегда созерцать раны своей души. Особенно это делание духовного плача цвело в 3-4-5-6-м столетии, и завещание о нем оставили самые великие святые отцы пустынники. Так авва Пимен Великий говорил: «Если не захотим, не восплачем здесь произвольно, то вечно будем плакать невольно, там, за гробом». А другой святой, Антоний Великий засвидетельствовал, что плач о себе самом, заповеданный нам Господом в словах: «Плачьте о самих себе и о чадах ваших», есть единственный путь на Небо. Нам, живущим в миру, да еще в конце 20-го столетия, с большим рассуждением воспринять и осмыслять эти слова должно. Потому что грех, пропитавший насквозь наше сердце и наш ум, мешает нам все понимать правильно, мешает видеть меру в подвигах. И всякий раз доводит до несообразности, до смешного благие наши желания. Начнем сокрушаться – испытываем отчаяние, начнем плакать – заболеваем душевно, не понимая, что духовный плач сочетается с радостью о Господе, с благодарением Его, со всегдашним прославлением Господа, то есть, есть состояние подлинно разумное, премудрое, но никак не вымышленное, не сочиненное, не изобретенное. Однако, духовный плач, сокрушенное сердце всегда были и всегда останутся единственно верной предпосылкой богоугождения, родителями истинной боголюбезной молитвы. Посему и нам, читаем ли мы духовные книги, молимся ли в храме, пытаемся ли сами молиться, в уединении или среди людей, полезно вопрошать себя самих – в смиренном ли духе мы, стяжали ли сокрушенное сердце, стремимся ли к нему, и не тешим ли себя тщеславием, произвольно не погружаемся ли в море прелести, обольщения. Почаще должны мы, подобно мытарю, воздыхать о милости к самим себе, повторяя: «Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Аминь.