Мы в Telegram
Мы в Facebook
RSSИсторическая страничка
Историк Петр Мультатули
Император Николай II: отречение от сатаны.
(По поводу статьи в «Нашей Стране»)
Источник: Русская линия
24 мая 2010 года в газете «Наша Страна» вышла статья Яны Седовой, которая называется «Мультатули, как мультипликатор мифов».
[1] В самом названии статьи госпожа Седова очень любезно обыграла мою фамилию, сразу же намекнув читателю, что моя книга «Николай II. Отречение, которого не было» есть мультфильм из мифов.
Вообще подобные остроты редкость для нашего благородного «белого» бомонда из виртуального мира. Там обычно не острят, а попросту хамят, как говорится в лоб. «Больной на всю голову», «сумасшедшие поклонники Мультатули», «тупые приверженцы мультатулевских бредней», – далеко не самые любезные эпитеты, исходящие из уст поклонников Колчака и Врангеля. Здесь, конечно, следует заметить, что, если бы сами Колчак и Врангель услышали подобные перлы, то они немедленно определили бы их авторов в стан большевиков, так как площадно ругаться и оскорблять своих оппонентов, было любимым занятием Владимира Ильича и других большевиЦких заправил. И уж никак подобные выражения нельзя было услышать из уст русского офицера и русского дворянина, как впрочем, и русского рабочего, и русского крестьянина. Это всегда было и есть свойством плебеев, порождённых советской властью, тех самых шариковых, которых так гениально описал Булгаков в «Собачьем сердце».
Этим ЖЖ-ругачкам хотелось бы посоветовать тратить свои силы, не на ругань, а на работу: в архивах, библиотеках и так далее. Хотелось бы им также посоветовать брать пример с доктора исторических наук В. Ж. Цветкова, труды, которого, наши борцы постоянно приводят в пример.
Я не во всём согласен с В. Ж. Цветковым о роли генералитета в Февральском перевороте, и это нормально. У каждого исследователя могут быть свои мнения и своя версия событий. Но, не смотря на разногласия, мы с В. Ж. Цветковым единомышленники, потому что одинаково воспринимаем февраль 1917 года, как величайшую русскую катастрофу. Кроме того, В. Ж. Цветков выдающийся учёный и в высшей степени культурный и тактичный человек.
Но мы отвлеклись. Поговорим по сути статьи в «Нашей Стране». Свою статью госпожа Седова начинает с того, что иронизирует, что, дескать, монархисты (кстати, отсюда следует, что сама госпожа Седова себя к монархистам, видимо, не относит), так вот, монархисты ставят под сомнение, такие документы как «Записка Юровского», письма Распутина, дневники Государя. Того и гляди, сокрушается госпожа Седова, у монархистов скоро появится альтернативная история.
Интересная всё-таки логика у некоторых наших борцов с большевизмом! При всей своей ненависти к большевикам, они почему-то полностью доверяют документам, которые были изданы этими самыми большевиками. Тем документам, которые побывали в руках большевиков, которыми большевики оправдывали свои гнусные преступления. Особенно, это касается документов, касающихся Государя Николая II, его Семье и близким им лицам.
Неужели госпожа Седова не слышала ни о фальшивом дневнике Вырубовой, ни о фальшивом дневнике Распутина, неужели она не читала ничего о так называемой «Записке Юровского», написанной, почему-то Покровским? Неужели не понятно, что большевики были невиданными лгунами, фальсификаторами и мошенниками? Неужели не ясно, что вся правда, которая касалась Государя, единственного законного, легитимного Хозяина Земли Русской, ими изуверски убиенного, представляла огромную опасность для большевистского режима? Что этот режим, узурпировавший, так же как и режим Керенского, власть в России, держался исключительно на лжи о Государе? Что клевета на Государя и Государыню была составляющей частью их политики, точно так же, как эта клевета является составной частью политики сегодняшних врагов России?
Почему Вы полагаете, госпожа Седова, что большевики, вчерашние и сегодняшние, не позаботились о том, чтобы создать то, в чём Вы подозреваете монархистов – свою альтернативную историю, в которой образ Государя и обстоятельства его царствования были оклеветаны и перевернуты с ног на голову? Мне не надо напоминать Вам, наверное, вехи этой альтернативной истории: всё те же фальшивые дневники Вырубовой, климовская «Агония», касвиновские «двадцать три ступени вниз», памфиловские «Романовы – венценосная семья» и так далее. Почему же вы считаете, что ради этой своей альтернативной истории, большевики не могли пойти на фальсификацию исторических документов, касающихся личности и царствования Императора Николая II?
Я мог бы сейчас здесь приводить Вам множество примеров, подтверждающих мою мысль, но рамки статьи не позволяют мне сделать это. Частично я изложил свои мысли по этому поводу в книге «Свидетельствуя о Христе до смерти…».
Не будем здесь касаться и некоторых иных вопросов изложенных в Вашей статье. Коснёмся двух моментов: заговора генералов и самого «отречения».
Что касается участия ряда генералов верховного командования в антицарском заговоре, то эта тема, столь болезненно воспринимаемая, некоторыми апологетами этих генералов, на мой взгляд, политизирована и носит скорее не научный, а, зачастую истеричный характер. «Не смейте трогать, наших героев!». При этом в героях числятся только М. В. Алексеев, Л. Г. Корнилов и так далее, то есть будущие руководители Белого дела. А вот Брусилова, Маниковского, или Клембовского никто не защищает, никто с пеной у рта за них не бьётся. Они же перешли к красным, они «герои» красной борьбы! А значит, и дела до них никакого нет. То есть большую часть генеральских защитников интересует не историческая правда, а стремление обелить любым способом некоторых исторических персонажей, которые им дороги по тем или иным причинам.
Бесполезно в сотый раз приводить многочисленные свидетельства о том, что некоторые военные приняли участие в заговоре против Государя. Бесполезно в сотый раз говорить о том, что генерал Алексеев сыграл роковую роль в успехе этого заговора. Как замечательно писал основатель газеты «Наша Страна» И. Л. Солоневич: «Этой измене и этому предательству нет никакого оправдания. И даже нет никаких смягчающих вину обстоятельств: предательство в самом обнажённом его виде». [2]
Но Солоневич ныне видимо не авторитет для нашего «белого» бомонда. Понимая, что некоторая и самая шумная часть этого бомонда являются «верующими» в Алексеева и Корнилова, а не объективными исследователями, не будем в очередной раз повторять нашу позицию поэтому вопросу.
Разумеется, никто не собирается утверждать, что роль всех армейских участников заговора, или сочувствующих ему, была одинакова. Многое до сих пор в этом вопросе не ясного, тёмного, неисследованного. Разумеется, военные заговорщики были лишь пешками в руках заговорщиков политических, которые их, что говорится, «играли в тёмную».
Но, говоря о заговоре, созревшем против Государя, не стоит, этот заговор делать главной и единственной причиной крушения русской Монархии. Заговор стал возможным только из-за духовного оскудения русского народа, от духовной деградации его элиты. Идеалы Православного Царства, Самодержавия перестали восприниматься большей частью русского народа, как естественные и органичные свойства души самого народа. Государь Николай II верный Христу, долгу царского служения, самозабвенно любящий Россию, благородный, чистый и милостивый стал чужд и не понятен для большей части народа.
Поэтому с такой видимой лёгкостью произошёл Февральский переворот, именно поэтому столь велико число предавших и малодушных. Именно поэтому народ так легко купился, сначала на «пьяную радость» Февраля, а затем на разбойничьи посулы Октября.
Алексеев, Рузский, Брусилов – изменяли Царю не потому, что они были германскими шпионами, и не потому, что они были масонами (что вовсе не означает их непринадлежность к членству в Военной Ложе), или тайными революционерами, а потому, что понятие Царь и Отечество, у них были «разняты на два понятия». Они не могли ни оценить, ни понять ни благородство Царя, ни его подвиг с принятием командования, ни его жертвенности, ни того, что только Царское имя держало Россию и фронт от развала. В своей брошюре автор, писавший под псевдонимом М. де Ноблемонт, по имеющимся данным под ним скрывался Г. А. Эдельберг, офицер контрразведки, знавший Алексеева лично, писал о последнем: «Этот генерал, обласканный Царём, одаренный царскими милостями и, после уже близкой победы над врагом, будущий граф или генерал-фельдмаршал, стал изменником только потому, что сделал ставку на «лошадь» Гучков-Родзянко»![3]
Но хватит о генералах. В конечно счёте, они уже предстоят перед Всемогущим Богом и только Он может вершить Свой Праведный Суд. В своих работах, я руководствуюсь не «ненавистью» к Алексееву, Брусилову, или Корнилову, а любовью к Государю. Государь же, как мы помним, всех простил и за всех молился, и нам завещал всех простить и за него не мстить. Но непонимание того факта, что изменившие Царю генералы, также как и заговорщики из числа штабных офицеров, аристократии, великих князей, церковнослужителей – обрекли этой изменой себя и страну на катастрофу – делает невозможным понимание ни истоков большевизма, ни поражения белых в Гражданской войне, ни истоков Соловков и ГУЛага, ни Великой Отечественной войны, ни мерзости запустения сегодняшнего дня.
Более того, упорное отрицание очевидного факта заговорщической деятельности Алексеева, Рузского, Брусилова, не даёт правильного понимания их дальнейшей судьбы, мешает изучению обстоятельств их смерти. Вполне возможно, что старый больной генерал Алексеев, не уехал, заграницу, не спрятался в глубине России, а в 1918 году выступил против большевиков с почти обречённой горсткой офицеров, из-за того, что хотел искупить мартовское клятвопреступление. Точно также, может быть, как и мужественное, хладнокровное поведение генерала Рузского, принявшего страшную смерть от большевиков в Кисловодске, было следствием раскаяния, осознания расплаты за содеянное в Феврале.
Но вернёмся к главной теме статьи госпожи Седовой: к так называемому «отречению» Государя, отрицание которого госпожа Седова ставит мне в упрёк.
Госпожа Седова пишет: «Образ Императора Николая II в книге тоже своеобразен. Большие сомнения вызывает факт Его изощренной борьбы с врагами, описанной Мультатули. В частности, некоторые приближенные к Государю лица, по мнению автора, выполняли какие-либо секретные миссии».
Видимо, госпоже Седовой ближе образ Государя безропотно, пассивно и с фатальной обречённостью наблюдающего как у него на глазах уничтожают его страну. Этот образ вот уже почти столетие навязывался и навязывается февралистами и неофевралистами, большевиками и необольшевиками. Некоторыми монархистами в этот выдуманный образ вкладывается ложно понимаемое понятие «жертвенности». Жертвенность у православного человека может быть только христоподражательной. То есть человек, жертвует чем-то, включая свою жизнь, во Имя Христа, в подобие Христу. Именно такая жертвенность была присуща Государю Николаю II. «Может быть, для спасения России требуется жертва. Я буду этой жертвой», – говорил Государь. Но такая Жертва вовсе не означает пассивного бездействия. Она приносится только тогда, когда все иные средства борьбы исчерпаны. Государь Николай II был не мягкотелым интеллигентом и не философствующим непротивленцем. Он был Русским Царём, он был Божьим Помазанником. И в этом качестве он, безусловно, был грозен для врагов России, почему они и вели с ним такую непримиримую войну. Но и сама личность Императора Николая II была далека от «пассивного непротивленца». Именно его державной волей была побеждена революция 1905 года, именно по его инициативе были введены военно-полевые суды, беспощадно приводившие смертные приговоры революционерам и террористам. Именно Николай II брал на себя ответственность за самые жесткие и непопулярные меры в отношении Государственной Думы, когда та вставала на путь скрытого мятежа.
Вы утверждаете, госпожа Седова, что «нельзя рассматривать отречение Императора Николая II в отрыве от других событий Его царствования. Достаточно вспомнить обстановку, при которой был подписан манифест 17 октября 1905 года, вспомнить те два пути, о которых тогда писал Государь, – уступки или диктатура. И тогда, и теперь Его выбор был – уступить, чтобы не проливать понапрасну потоки крови».
Вы ошибаетесь. В октябре 1905 года выбор Государя вовсе не сводился к тому, чтобы «понапрасну не проливать потоки крови». Да, Государь был милосерден, да, он любил и жалел своих подданных. Но убийц, насильников и террористов, проливавших невинную кровь этих верноподданных, убивавших даже малолетних детей и беременных женщин, обливавших серной кислотой и кипятком солдат и полицейских – Государь казнил не раздумывая. Как хорошо говорил П. А. Столыпин: «Надо различать кровь на руках врача, от крови на руках палача».
В октябре 1905 года речь шла о том, сохранит ли Государь престол, или нет, отстоит ли он Самодержавие, или Россия рухнет в революционную бездну. В октябре 1905 года Государю путём вынужденной уступки, введения Государственной Думы по навязанному ему проекту Витте, удалось прорваться через смертельно опасную ситуацию. Государь был вынужден временно пойти на эту уступку, но одновременно он ввёл военно-полевые суды и начал беспощадную борьбу с революцией. Вскоре последовала и отставка Витте, и роспуск революционной Первой Думы. В связи с этим весьма примечательны слова Государя, сказанные им Столыпину в преддверие роспуска Думы. Они свидетельствуют о том, что Государь был стойким и упорным защитником Богом ему врученной Самодержавной власти.
Вот эти слова в пересказе В. Н. Коковцова: «По словам Столыпина, Государь был совершенно спокоен и начал с того, что сказал, что роспуск Государственной Думы стал, по его глубокому убеждению, делом прямой необходимости и не может быть более отсрочиваем, иначе, сказал он, все мы и Я, в первую очередь, понесём ответственность за нашу слабость и нерешительность. Бог знает, что произойдёт, если не распустить этого очага призыва к бунту, неповиновению властям, издевательства над ними и нескрываемого стремления вырвать власть из рук Правительства, которое назначено Мной, и захватить его в свои руки, чтобы затем тотчас же лишить Меня всякой власти и обратить в послушное орудие своих стремлений, а при малейшем несогласии Моём просто устранить и Меня. Я не раз говорил Горемыкину, что ясно вижу, что вопрос идёт просто об уничтожении Монархии. Я обязан перед Моей совестью, перед Богом и перед родиной бороться и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки».[4]
Вы слышите, госпожа Седова? Государь предпочитал лучше погибнуть, чем отдать свою власть проходимцам. Неужели вы думаете, что образ мыслей Государя в марте 1917 года отличался от образа его мыслей 1906 года?
Что же касается Вашего ироничного недоумения, что у Императора Николая II была своя неофициальная контрразведка, лично ему подчиняющаяся, в которую входили доверенные ему люди, то остаётся лишь сожалеть о Вашем незнании этого вопроса. Личные разведки есть у каждого серьёзного государственного деятеля. Прекрасная личная разведка была у Императора Александра I. Найденные исследователем А. Рачинским документы в Национальном Архиве Франции, позволяют, например, утверждать о фактической вербовке Александром французского посла А. де Коленкура. Разветвлённая личная разведка была у Наполеона, Сталина, Гитлера. Естественно, она была и у Императора Николая II. Найденные архивные документы, позволяют делать точный вывод о том, что Царь имел, как в самой России, так и за её пределами личных резидентов, не занимавших никаких официальных постов в государстве. Например, это хорошо видно из переписки Государя с князем Э. Э. Ухтомским. Если бы Вы изучили эти архивные источники, и пришли бы к обратному выводу, то Ваше мнение имело бы научную ценность. А так, простите, оно надумано.
Теперь, что касается Вашего утверждения, что причина того, «что иным монархистам не хочется верить в отречение» заключается «в идеализации Императора Николая II». Я не знаю, кого вы имеете в виду под «иными» монархистами. Я также не понимаю, что такое «идеализация» Святого Царя-Мученика. Для меня, как и для любого православного человека, Государь свят.
Я, как Вы изволили заметить, одно время работал в следственных органах. Эта работа приучает при расследовании, или исследовании, не «верить» во что-либо, а основывать свои выводы, версии, на конкретных фактах, на анализе событий, поступков и так далее.
Что же касается вопроса «отречения» Императора Николая II, я очень долгое время не сомневался в том, что Государь подписывал так называемый манифест об отречении. Но мне всегда было абсолютно ясно, что даже если бы Император Николай II и подписал под угрозой или под давлением некую бумагу, ни в коей мере не являющейся ни по форме, ни по сути, Манифестом об отречении, то это вовсе не означало бы, что он действительно отрекается от престола.
Со стороны Государя налицо было бы не добровольное отречение, но акт, который, если бы это относилось к Епископу, по правилу Святителя Кирилла Александрийского имело бы следующую оценку: «Правило 3. Рукописание же отречения дал он, как сказует, не по собственному произволению, но по нужде, по страху и по угрозам от некоторых. Но и кроме сего, с церковными постановлениями не сообразно, яко некие священнодействователи представляют рукописания отречения. Ибо аще достойный служити, да пребывает в сем: аще же не достойный, да удаляется от служения не отречением, но паче осуждением по делам, противу коих может кто либо вознести великий вопль, яко происходящих вне всякого порядка».[5]
В связи с этим примечательны слова товарища Обер-прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 года на предложение о необходимости присяги Временному правительству.
«Никогда никому я не присягну, – ответил я. – Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием. Лично для меня не существует ни малейших сомнений на этот счет… Кроме законов государственных, у нас есть и законы Божеские, а мы с Вами знаем, что, по правилам Св. Апостолов, недействительным является даже вынужденное сложение епископского сана: тем более недействительным является эта узурпация священных прав Монарха шайкою преступников. Для меня Государь был и навсегда останется Государем, и, конечно, ни Керенским, ни Родзянкам я присягать не стану».[6]
Поэтому Ваши предположения, что мои выводы о фальсификации отречения продиктованы тем, что я стремлюсь любым путём «идеализировать», «оправдать» Императора Николая II – полностью надуманы. Государь в наших «оправданиях» и «идеализациях» не нуждается. Независимо от того, подписал ли он псковский манифест, или не подписал – судить его никто не имеет права, ибо он даёт ответ только перед Богом, Который его прославил. Более того, если бы даже Государь подписал этот манифест и действительно отказался от престола в Пскове, то его действия полностью бы соответствовали переживаемому моменту. Ибо царствовать в условиях всеобщего отступничества, Государь, конечно, не мог. Но всё дело в том, что факты свидетельствуют о том, что он этого документа не подписывал!
Моё убеждение в том, что Император Николай II не подписывал так называемого «отречения» от престола основывается на исследованных фактах и проведённом анализе. Чтобы не пересказывать всю книгу, коснёмся только самого «манифеста», вослед Вашим опровержениям.
Начнём с «манифеста». Для того, чтобы рассуждать о нём, надо сначала посмотреть, а как составлялись Высочайшие Манифесты в императорской России. Мне пришлось много видеть в ГА РФ, как проектов Манифестов, так и их подлинников. Так вот, при Императоре Николае II проекты Манифестов составлялись на пишущей машинке. Сверху, даже на проекте ставилась шапка: «Божией Милостию Мы Николай Вторый…» и так далее. Далее следовал текст, а затем обязательно стояла следующая приписка, которая затем также в обязательном порядке переносилась в подлинник: «Дан в городе N, в такой-то день, такого-то месяца, в лето от Рождества Христова такое-то, в царствование Наше такое-то». Далее шла следующая обязательная фраза, которая тоже переносилась затем в подлинник: «На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ». Причём, в проекте имя Государя ставил проектировщик Манифеста, а в подлиннике, естественно, сам Император. В самом конце проекта, в обязательном порядке стояла фамилия его составителя. Например, проект составил статс-секретарь Столыпин.
В связи с этим госпожа Седова пишет, что «обычная практика, когда проект документа составляется помощниками, а руководитель лишь подписывает его, применялась, конечно, и в Российской Империи. Например, манифест 17 октября 1905 года был написан помощниками С. Ю. Витте, а Государь только поставил свою подпись».
Это утверждение никак нельзя назвать убедительным. Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКОЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был бы проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев», или «Проект составил Базили».
Кстати, здесь надо сказать ещё об одной весьма важной особенности проставления подписи Императора Николая II на отправляемых от его имени телеграммах. Возьмём, например, царские телеграммы времён русско-японской войны, отправляемые генералам Куропаткину и Линевичу.[7] В конце этих телеграмм стоит подпись «НИКОЛАЙ». Однако невооружённым глазом видно, что большая часть этих подписей сделаны «под Императора», но не являются его собственноручной подписью. В данном случае искать здесь злой воли не следует. Государь собственноручно телеграмм не писал, да и физически не мог этого делать, так как таких Высочайших телеграмм по разным вопросам отправлялось сотни. Император диктовал тексты телеграмм по телефону определённому должностному лицу, который записывал этот текст и ставил копию царской подписи. Копия царской подписи была нужна для того, чтобы получатель был уверен, что телеграмма послана от Императора, а не от должностного лица. Когда же на документе ставилась оригинальная подпись Монарха, то над нею имелась та же самая фраза, что и в манифестах: «На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано…» и дальше шла подпись.
Таким образом, при Николае II существовал доверенный человек, имевший права подписи за Императора и хорошо знавший его почерк.
В этом нет ничего странного и необычного. Как-то в Париже, находясь в гостях у академика Жана Тюляра, крупнейшего специалиста по Наполеону и его эпохе, я заметил на стене какое-то распоряжение императора французов с его автографом. Я спросил господина Тюляра: подлинник ли это? На что Тюляр мне ответил, что это подлинник в том смысле, что бумага наполеоновского времени, но подпись Наполеона не подлинная, её поставил, объяснил Тюляр, человек, подписывающий за него второстепенные бумаги. Между тем подпись на этом документе была чрезвычайно похожа на подлинную подпись Бонапарта.
Естественно, что Манифесты подписывались Царём лично. Не исключено, однако, что подпись Императора Николая II под «манифестом» была поставлена специальным чиновником императорской канцелярии, уже позже свершившиеся событий.
Однако здесь госпожа Седова вроде бы справедливо пишет: «Если бы, как предполагает Мультатули, манифест об отречении подделали профессионалы из дружественного Гучкову Генерального Штаба, то в документе не было бы тех недочетов, на которые указывают нынешние критики, и текст начинался бы не словами «Ставка. Начальнику Штаба», а «Божиею Милостию Мы, Николай Второй…».
Это утверждение госпожи Седовой было бы справедливо только в том случае, если бы «манифест» в том виде, в каком мы его знаем, был составлен в обстановке событий марта 1917 года. На самом деле время составления этой бумаги нам неизвестно. Её первая фотокопия появляется в 1919 году в книге Ломоносова, с очень нечётким изображением. Сама бумага была «обнаружена» лишь в 1928 году сотрудниками ОГПУ у академика С. Ф. Ольденбурга, который, кстати, являлся членом ВЧСК Временного правительства. Экспертизу бумаги проводил такой «честный» эксперт, как П. Е. Щеголев, составитель фальшивых дневников Вырубовой и Распутина. Поэтому, где, как и при каких обстоятельствах был составлен «манифест» об отречении, нам неизвестно. Ясно, что в таком виде, Государь его никогда бы не подписал, а предъявление подобной «филькины» грамоты в Сенате, кроме недоразумений ничего не вызвало бы.
В марте 1917 года заговорщикам требовался не сам Манифест Императора, а лишь выработанный ими текст об отречении, опубликованный во всех газетах.
Но вернемся к правилам составления Высочайшего Манифеста. Когда проект был утверждён Государем, приступали к составлению подлинника. Текст подлинника Манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде Манифест получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского двора служили специальные переписчики, которые обладали специальным особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им владевшие, соответственно именовались «рондистами». Только их употребляли для переписки особо важных бумаг: рескриптов, грамот и манифестов. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось. Образцами Высочайшего Манифеста являются манифесты о начале войны с Японией 1904 года, или 17 октября 1905 года о даровании Думы.
После того, как Манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись под вышеуказанной фразой. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно статье 26 Свода Законов Российской Империи: «Указы и повеления Государя Императора, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скрепляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародываются Правительствующим Сенатом».
Таким образом, Манифест вступал в законное действие в момент его обнародования в Сенате. На подлиннике Манифеста ставилась личная печать Императора. Интересно, что сведения о том, что на Манифесте поставлена личная печать приводились и на обнародованном в Сенате официальном выпуске Манифеста, а вот фамилия скрепившего Манифест не указывалась. Заметим, что при опубликовании мартовского «манифеста» в газетах всё было сделано наоборот: о печати ни слова, а о подписи Фредерикса «скрепившего» «манифест» сообщалось.
Кроме того, в печатном варианте Манифеста ставилось число и место, где манифест был напечатан. Например, в печатном варианте Манифеста Императора Николая II о восшествии на престол написано: «Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате октября 22-го дня 1894 года».
Теперь посмотрим, как составлен «манифест» об отречении. Во-первых, он напечатан на машинке, а не написан рондистом. Предвижу возражение, где же там, в Пскове было найти рондиста! Отвечаю: вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с главой Императорской канцелярии графом К. А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы во время поездок Государя во время войны в Ставку в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший Манифест, или Императорский Указ – невозможно! Особенно в тревожное время конца 1916-начала 1917 года. Всё было: и нужные бланки, и нужные писари.
Но предположим, не было в канцелярии рондиста. В таком случае, Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола.
Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст не поставили в его конце обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчёркивала бы, что Манифест подписан именно Императором Николаем II, а не неизвестным «Николаем».
Вместо этого в «манифесте» появляются абсолютно ему не свойственные обозначения: «г. Псков.15 часов__ минут 1917 года». Ни в одном Манифесте, или его проекте нет таких обозначений.
Что мешало составителям «манифеста» соблюсти эту простую, но столь важную формальность? Что помешало Государю, опытнейшему политику, заставить внести эту формальность в «манифест»?
Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатанную на машинке необходимую «шапку»: «Мы Божьей Милостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба». К этому адресату мы ещё вернёмся. Пока поговорим об авторах «манифеста».
Как мы помним, Гучков с Шульгиным уверяли, что поехали в Псков, имея на руках проект манифеста, который и был принят Государем с небольшими изменениями. О том, что это ложь видно из следующих источников.
Текст «манифеста» в том виде, каким мы его знаем, имелся уже 1-го марта 1917 года. Об авторах этого текста известно доподлинно: ««Манифест этот, – пишет Дубенский, – вырабатывался в Ставке, и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора, директор политической канцелярии при Верховном главнокомандующем Базили, а редактировал этот акт генерал-адъютант Алексеев».[8]
То же самое подтверждает генерал Ю. Н. Данилов: «В этот период времени из Могилева от генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении в пользу Цесаревича Алексея. Проект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором Дипломатической Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили по общим указаниям генерала Алексеева».[9]
Кроме воспоминаний, имеется подлинник проекта «манифеста», напечатанный на пишущей машинке и имеющий правку Н. А. Базили и М. В. Алексеева. Этот текст хранится в Гуверском архиве (США).[10]
Этот текст предусматривал отречение в пользу Цесаревича Алексея Николаевича. В остальном он был идентичен последнему варианту с отречением в пользу Михаила Александровича.
Таким образом, никакого проекта манифеста Гучков с Шульгиным не привозили. Этот проект был уже составлен в Ставке за сутки до их прибытия в Псков. Об этом же свидетельствует и генерал Н. В. Рузский: «Никаких документов они с собой не привезли. Ни удостоверения, что они действуют по поручению Государственной Думы, ни проекта об отречении. Решительно никаких документов я в их руках не видел».[11]
Итак, Гучков с Шульгиным лгали.
Теперь посмотрим, куда и каким способом отправляли Гучков с Шульгиным манифест огромной государственной важности. Во-первых, обратим внимание на знаменитое «Ставка. Начальнику Штаба». Обычно, эту надпись объясняют следующим образом: так как проект «манифеста» прислали из Ставки, то Государь и направил подписанный манифест Алексееву. Логика более чем странная. Получается, что если бы этот проект прислал Рузский, Государь бы направил проект ему, если бы Брусилов, то – ему, если бы адмирал Непенин, то – на Балтийский флот. Хотя очевидно, что Государь должен был отправить Манифест, либо в Сенат, либо, в связи с революционной анархией в Петрограде – Родзянко, как председателю Государственной Думы.
Однако из имеющихся документов становится ясно, что Государь никуда Манифест не посылал. За него этот сделал Гучков. Куда же он направил манифест? Это становится ясно из телеграммы Гучкова, которую он 3-го марта около 1 часа ночи послал в Петроград: «Петроград. Начальнику главного штаба. Зашифровал полковник Медиокритский. Просим передать Председателю думы Родзянко: «Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича с обязательством для него принести присягу конституции».[12]
Итак, вновь появляется адресат: «Начальник Главного Штаба». Становится ясно, что речь идёт не об Алексееве. Последнего в телеграммах и официальных документах было принято именовать «Наштаверх». Об этом адресате «Начальнике Главного Штаба» (в других вариантах Начальнике Штаба, Начальнике Генерального Штаба) следует сказать особо. Его имя появляется часто в революционной и масонской переписке начала ХХ века. И под этим именем имеется в виду, конечно, вовсе не настоящий действующий начальник Генерального Штаба русской армии.
Например, 20 мая 1914 года Охранное отделение перехватило странное письмо из Лозанны от одного из деятелей революционного движения. Письмо было направленно во «Всероссийский высший Генеральный Штаб, Его Превосходительству Главнокомандующему». В этом письме, написанном единомышленнику, подробно описывалась грядущая революция в России. Заканчивалось оно следующими словами: «Что касается вашего Императора, ему будет обеспечено изгнание».[13]
Итак, Гучков отправляет извещение о состоявшемся отречении Государя в Петрограде начальнику главного штаба, и при этом сообщает, что зашифрованный текст манифеста отправляется немедленно этому же начальнику главного штаба. При этом Алексееву не отправляется ничего! Если верить Гучкову и Шульгину подлинник манифеста имелся у них на руках. Утром 3-го марта думские посланцы выехали в Петроград, имея на руках опять-таки по их словам, этот подлинник. Немедленное шифрованное послание Гучковым манифеста в Петроград имело бы смысл только в том случае, если манифест нужно было бы как можно скорее обнародовать. Однако как мы знаем, «манифест» об отречении был напечатан только 4-го марта 1917 года вместе с «отказом» Великого Князя Михаила Александровича.
Более того, дальнейшая судьба зашифрованного «манифеста», после того, как он был отправлен Гучковым из Пскова, весьма интересна.
В Петрограде началось превращение «филькиной» грамоты в «высочайший манифест». Подполковник штаба Северного фронта Ф. А. Мороз в 04 ч. 30 м. ночью со 2 на 3 марта зачем-то послал в Генеральный Штаб следующую телеграмму: «Передаю текст Высочайшего Манифеста, изложенного в нижеследующей телеграмме на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего только для председателя Государственной Думы Родзянко». В переданном проекте манифеста были опущены слова «Ставка. Начальнику Штаба». Заметим, что «манифест» был предназначен не для предания всенародной гласности, а только для Председателя Государственной Думы.
Один из активных исполнителей операции «отречение» Ю. В. Ломоносов сообщает в своих мемуарах, что делалось с «манифестом» дальше. 3-го марта Ломоносову сообщают, что Гучков выехал из Пскова, а текст отречения передается по телеграфу человеком Ломоносова инспектором Некрасовым. Ломоносову поручают напечатать отречение в типографии министерства путей сообщения. Однако текст отречения почему-то передается по телеграфу не Ломоносову, а полковнику Шахову, начальнику тяги северо-западных железных дорог, причем зашифрованным военным кодом. Этот полковник был связующим звеном Ставки с Петроградом, что видно по постоянному упоминанию его имени в телеграфной переписке Ставки со штабом Северного фронта.
Ломоносов дозванивается до полковника, тот говорит, что расшифровка займет два часа, через два часа сообщает, что какая-то часть не расшифровалась и необходимо внести исправления ещё одной телеграммой (какие исправления могут быть в документе такой важности?), потом говорит, что телеграмма адресована не в Думу, а начальнику генерального штаба. В это же время полковник ведёт какие-то разговоры по телефону с Псковом. Ломоносов приказывает отключить ему телефоны и посылает некоего инженера Лобанова с солдатами, чтобы они забрали все копии текста отречения. В итоге они забирают текст отречения и доставляют его в Думу, но почему-то не Ломоносову, который должен его печатать.
Скажите, госпожа Седова, зачем по-вашему Гучкову и компании понадобилась вся эта возня с шифровками и дешифровками, если бы речь шла о действительно Высочайшем Манифесте Государя Императора? Зачем вообще нужно было расшифровывать этот манифест, если 3-го марта Гучков, по его словам, привёз манифест в Петроград? Но в том-то и дело, что Гучков ничего в Петроград не привозил. Очевидно, что в Генеральный штаб из Пскова был передан по телеграфу какой-то зашифрованный текст, и после этого там началась работа по подготовке публикации фальшивого манифеста. Ему была предана форма настоящего Манифеста, появилась «шапка» и некоторые другие атрибуты манифеста.
Далее, госпожа Седова пишет, что Мультатули записал почти всех членов свиты и окружения Императора в заговорщики, а они потому правду рассказать не могут. Я не утверждаю, что члены свиты не рассказывали в своих воспоминаниях правды, я утверждаю, что они не рассказывали всей правды, о многом умалчивали и серьёзно искажали события. Это видно, по той порой взаимоисключающей путаницы, какую они демонстрировали в своих мемуарах, а также прямой дезинформации, которая опровергается архивными данными. Причины этого мне до конца не известны.
Но Д. С. Боткин, брат убитого с Царской Семьей в Екатеринбурге лейб-медика Царской Семьи, писал в 1925 году: «Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения. Когда Царский поезд остановился на станции Псков, Государь уже не был Его хозяином. Он не мог направлять Свой поезд согласно Его желанию и усмотрению, и самая остановка в Пскове не была им намечена. Мы не должны забывать, что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика на Царском поезде, была причастна к революции».[14]
Далее госпожа Седова пишет: «Есть, конечно, лица, которых заподозрить в предательстве просто невозможно, – те, кто добровольно последовал за Государем в ссылку. Они могли бы что-то от Него узнать. Но и тут автор объясняет: «Просто все, с кем он (Государь) мог на эту тему говорить, были убиты». На самом деле, конечно, убиты были далеко не все. Спаслись, например, П. К. Бенкендорф, П. Жильяр, А. А. Вырубова, Ю. А. Ден, С. Гиббс, С. К. Буксгевден. Мог бы что-то рассказать Е. С. Боткин, до своей гибели вместе с Царской Семьей. Но самые главные свидетели – это В. А. Долгоруков и В. Б. Фредерикс. Они оба сопровождали Государя в той роковой поездке, когда было подписано отречение, и оба были далеки от политики и тем более не связаны с заговором. Если бы никакого отречения не было – они бы об этом знали и вполне успели бы рассказать: Долгоруков был расстрелян в Екатеринбурге в 1918 году, а Фредерикс после февральской революции прожил еще десять лет».
Далеко не все, кого перечислила госпожа Седова, отправились с Государем в ссылку. Ни Бенкендорф, ни Гиббс, ни Вырубова, ни Ден, ни Фредерикс по разным причинам в тобольском и екатеринбургском заточениях не были. Это первое. Второе. Госпожа Седова совершенно упускает тот факт, что Царь не мог разговаривать о том, что произошло в Пскове 2-го марта, например, с парикмахером (при всем уважении к этой профессии). А в данном случае разницы между парикмахером, врачом, поваром, или даже подругой Императрицы для Государя не было – это не был его близкий круг. Особенно если учесть замкнутый характер Государя, особенно, если учесть, что он не собирался, да и не мог бороться за возвращение престола, особенно, если учесть, что Государь уже встал на путь мученичества.
В этой связи весьма показательны слова А. Д. Протопопова, сказанные им о характере Государя на допросе ВЧСК в августе 1917 года: «Нужно сказать, что Царь бывший, он ужасно мало говорил. Он был очень мил, любезен. Но про дела никогда не говорил сам. Он скажет: «да», «так», «я думаю». Он очень был осторожный на слова человек, очень осторожный».[15]
Что же касается графа Фредерикса, то если бы госпожа Седова почитала его показания ВЧСК, то пришла бы от них в ужас. Фредерикс, например, не только уверял, что ему ничего неизвестно об отречении Государя, но и настаивал, что его, Фредерикса, вообще не было, ни в Пскове, ни в Могилёве в момент драматических событий, так как Государь отпустил его в Петроград.
Госпожа Седова уверяет: «В том, чтобы покрывать своим молчанием государственное преступление заговорщиков, никакого настоящего смирения не чувствуется. Такое молчание скорее граничило бы с соучастием».
А как, интересно, госпожа Седова представляет себе, должен был вести себя в условиях заточения Государь? Как он должен был действовать? Собрать пресс-конференцию, обратиться к адвокатам, или говорить каждому подряд в Александровском дворце: «Я, не отрекался?» Это при том, что никому тогда в России не было дела: отрекался Царь, или нет. Ни один представитель Святейшего Синода, даже не попытался встретиться с Божьим Помазанником, потребовать от Временного правительства допустить к нему делегацию духовенства с целью узнать обстоятельства, при которых произошло, так называемое «отречение».
Даже если бы Государь на каждом шагу повторял, что он не отрекался от престола, это, во-первых, стало бы известно лишь узкому кругу лиц, а во-вторых, даже в случае если бы оно стало известно более широкой аудитории, не произвело бы на неё никакого впечатления.
Здесь, в который раз, я хочу подчеркнуть: насильственное свержение Императора Николая II с престола, подделка «манифеста», подделка других документов заговорщиками, упорное сопротивление им со стороны Государя, не означает того, что Императора Николай II собирался бороться за возвращение к власти. Он действительно отказался от неё, постигнув промысел Божий. Не от престола отрекался Государь в марте 1917 года, а от сатаны и его соблазнов. Государь сделал всё, чтобы сохранить свою власть земную. Осознав невозможность этого, он смиренно передал эту власть Богу. Явление Пресвятой Богородицы Державной знаменовало, что Господь эту передачу принял. Император Николай II вступил на свой скорбный путь мученичества и обрёл на этом пути венец Небесный.
В конце статьи мне хочется сказать вот о чём. Вопрос о так называемом «отречении» Императора Николая II как нельзя более актуален сегодня с духовной и геополитической точек зрения. Речь идёт не только о правильном понимании подвига Святого Царя, но и о вопросе легитимности власти. Речь идёт, конечно, не о том, что сегодняшняя светская власть нелегитимна с мирской, земной точки зрения. Речь идёт о вопросе духовном. Толька та власть в России сможет чувствовать себя надёжно и спокойно, только та власть сможет вывести Россию из тупика нынешнего духовного кризиса, которая будет чувствовать себя наследницей не богоборческого режима, а тысячелетней российской государственности, которая была насильственно оборвана 2 -го марта 1917 года.
Вообще подобные остроты редкость для нашего благородного «белого» бомонда из виртуального мира. Там обычно не острят, а попросту хамят, как говорится в лоб. «Больной на всю голову», «сумасшедшие поклонники Мультатули», «тупые приверженцы мультатулевских бредней», – далеко не самые любезные эпитеты, исходящие из уст поклонников Колчака и Врангеля. Здесь, конечно, следует заметить, что, если бы сами Колчак и Врангель услышали подобные перлы, то они немедленно определили бы их авторов в стан большевиков, так как площадно ругаться и оскорблять своих оппонентов, было любимым занятием Владимира Ильича и других большевиЦких заправил. И уж никак подобные выражения нельзя было услышать из уст русского офицера и русского дворянина, как впрочем, и русского рабочего, и русского крестьянина. Это всегда было и есть свойством плебеев, порождённых советской властью, тех самых шариковых, которых так гениально описал Булгаков в «Собачьем сердце».
Этим ЖЖ-ругачкам хотелось бы посоветовать тратить свои силы, не на ругань, а на работу: в архивах, библиотеках и так далее. Хотелось бы им также посоветовать брать пример с доктора исторических наук В. Ж. Цветкова, труды, которого, наши борцы постоянно приводят в пример.
Я не во всём согласен с В. Ж. Цветковым о роли генералитета в Февральском перевороте, и это нормально. У каждого исследователя могут быть свои мнения и своя версия событий. Но, не смотря на разногласия, мы с В. Ж. Цветковым единомышленники, потому что одинаково воспринимаем февраль 1917 года, как величайшую русскую катастрофу. Кроме того, В. Ж. Цветков выдающийся учёный и в высшей степени культурный и тактичный человек.
Но мы отвлеклись. Поговорим по сути статьи в «Нашей Стране». Свою статью госпожа Седова начинает с того, что иронизирует, что, дескать, монархисты (кстати, отсюда следует, что сама госпожа Седова себя к монархистам, видимо, не относит), так вот, монархисты ставят под сомнение, такие документы как «Записка Юровского», письма Распутина, дневники Государя. Того и гляди, сокрушается госпожа Седова, у монархистов скоро появится альтернативная история.
Интересная всё-таки логика у некоторых наших борцов с большевизмом! При всей своей ненависти к большевикам, они почему-то полностью доверяют документам, которые были изданы этими самыми большевиками. Тем документам, которые побывали в руках большевиков, которыми большевики оправдывали свои гнусные преступления. Особенно, это касается документов, касающихся Государя Николая II, его Семье и близким им лицам.
Неужели госпожа Седова не слышала ни о фальшивом дневнике Вырубовой, ни о фальшивом дневнике Распутина, неужели она не читала ничего о так называемой «Записке Юровского», написанной, почему-то Покровским? Неужели не понятно, что большевики были невиданными лгунами, фальсификаторами и мошенниками? Неужели не ясно, что вся правда, которая касалась Государя, единственного законного, легитимного Хозяина Земли Русской, ими изуверски убиенного, представляла огромную опасность для большевистского режима? Что этот режим, узурпировавший, так же как и режим Керенского, власть в России, держался исключительно на лжи о Государе? Что клевета на Государя и Государыню была составляющей частью их политики, точно так же, как эта клевета является составной частью политики сегодняшних врагов России?
Почему Вы полагаете, госпожа Седова, что большевики, вчерашние и сегодняшние, не позаботились о том, чтобы создать то, в чём Вы подозреваете монархистов – свою альтернативную историю, в которой образ Государя и обстоятельства его царствования были оклеветаны и перевернуты с ног на голову? Мне не надо напоминать Вам, наверное, вехи этой альтернативной истории: всё те же фальшивые дневники Вырубовой, климовская «Агония», касвиновские «двадцать три ступени вниз», памфиловские «Романовы – венценосная семья» и так далее. Почему же вы считаете, что ради этой своей альтернативной истории, большевики не могли пойти на фальсификацию исторических документов, касающихся личности и царствования Императора Николая II?
Я мог бы сейчас здесь приводить Вам множество примеров, подтверждающих мою мысль, но рамки статьи не позволяют мне сделать это. Частично я изложил свои мысли по этому поводу в книге «Свидетельствуя о Христе до смерти…».
Не будем здесь касаться и некоторых иных вопросов изложенных в Вашей статье. Коснёмся двух моментов: заговора генералов и самого «отречения».
Что касается участия ряда генералов верховного командования в антицарском заговоре, то эта тема, столь болезненно воспринимаемая, некоторыми апологетами этих генералов, на мой взгляд, политизирована и носит скорее не научный, а, зачастую истеричный характер. «Не смейте трогать, наших героев!». При этом в героях числятся только М. В. Алексеев, Л. Г. Корнилов и так далее, то есть будущие руководители Белого дела. А вот Брусилова, Маниковского, или Клембовского никто не защищает, никто с пеной у рта за них не бьётся. Они же перешли к красным, они «герои» красной борьбы! А значит, и дела до них никакого нет. То есть большую часть генеральских защитников интересует не историческая правда, а стремление обелить любым способом некоторых исторических персонажей, которые им дороги по тем или иным причинам.
Бесполезно в сотый раз приводить многочисленные свидетельства о том, что некоторые военные приняли участие в заговоре против Государя. Бесполезно в сотый раз говорить о том, что генерал Алексеев сыграл роковую роль в успехе этого заговора. Как замечательно писал основатель газеты «Наша Страна» И. Л. Солоневич: «Этой измене и этому предательству нет никакого оправдания. И даже нет никаких смягчающих вину обстоятельств: предательство в самом обнажённом его виде». [2]
Но Солоневич ныне видимо не авторитет для нашего «белого» бомонда. Понимая, что некоторая и самая шумная часть этого бомонда являются «верующими» в Алексеева и Корнилова, а не объективными исследователями, не будем в очередной раз повторять нашу позицию поэтому вопросу.
Разумеется, никто не собирается утверждать, что роль всех армейских участников заговора, или сочувствующих ему, была одинакова. Многое до сих пор в этом вопросе не ясного, тёмного, неисследованного. Разумеется, военные заговорщики были лишь пешками в руках заговорщиков политических, которые их, что говорится, «играли в тёмную».
Но, говоря о заговоре, созревшем против Государя, не стоит, этот заговор делать главной и единственной причиной крушения русской Монархии. Заговор стал возможным только из-за духовного оскудения русского народа, от духовной деградации его элиты. Идеалы Православного Царства, Самодержавия перестали восприниматься большей частью русского народа, как естественные и органичные свойства души самого народа. Государь Николай II верный Христу, долгу царского служения, самозабвенно любящий Россию, благородный, чистый и милостивый стал чужд и не понятен для большей части народа.
Поэтому с такой видимой лёгкостью произошёл Февральский переворот, именно поэтому столь велико число предавших и малодушных. Именно поэтому народ так легко купился, сначала на «пьяную радость» Февраля, а затем на разбойничьи посулы Октября.
Алексеев, Рузский, Брусилов – изменяли Царю не потому, что они были германскими шпионами, и не потому, что они были масонами (что вовсе не означает их непринадлежность к членству в Военной Ложе), или тайными революционерами, а потому, что понятие Царь и Отечество, у них были «разняты на два понятия». Они не могли ни оценить, ни понять ни благородство Царя, ни его подвиг с принятием командования, ни его жертвенности, ни того, что только Царское имя держало Россию и фронт от развала. В своей брошюре автор, писавший под псевдонимом М. де Ноблемонт, по имеющимся данным под ним скрывался Г. А. Эдельберг, офицер контрразведки, знавший Алексеева лично, писал о последнем: «Этот генерал, обласканный Царём, одаренный царскими милостями и, после уже близкой победы над врагом, будущий граф или генерал-фельдмаршал, стал изменником только потому, что сделал ставку на «лошадь» Гучков-Родзянко»![3]
Но хватит о генералах. В конечно счёте, они уже предстоят перед Всемогущим Богом и только Он может вершить Свой Праведный Суд. В своих работах, я руководствуюсь не «ненавистью» к Алексееву, Брусилову, или Корнилову, а любовью к Государю. Государь же, как мы помним, всех простил и за всех молился, и нам завещал всех простить и за него не мстить. Но непонимание того факта, что изменившие Царю генералы, также как и заговорщики из числа штабных офицеров, аристократии, великих князей, церковнослужителей – обрекли этой изменой себя и страну на катастрофу – делает невозможным понимание ни истоков большевизма, ни поражения белых в Гражданской войне, ни истоков Соловков и ГУЛага, ни Великой Отечественной войны, ни мерзости запустения сегодняшнего дня.
Более того, упорное отрицание очевидного факта заговорщической деятельности Алексеева, Рузского, Брусилова, не даёт правильного понимания их дальнейшей судьбы, мешает изучению обстоятельств их смерти. Вполне возможно, что старый больной генерал Алексеев, не уехал, заграницу, не спрятался в глубине России, а в 1918 году выступил против большевиков с почти обречённой горсткой офицеров, из-за того, что хотел искупить мартовское клятвопреступление. Точно также, может быть, как и мужественное, хладнокровное поведение генерала Рузского, принявшего страшную смерть от большевиков в Кисловодске, было следствием раскаяния, осознания расплаты за содеянное в Феврале.
Но вернёмся к главной теме статьи госпожи Седовой: к так называемому «отречению» Государя, отрицание которого госпожа Седова ставит мне в упрёк.
Госпожа Седова пишет: «Образ Императора Николая II в книге тоже своеобразен. Большие сомнения вызывает факт Его изощренной борьбы с врагами, описанной Мультатули. В частности, некоторые приближенные к Государю лица, по мнению автора, выполняли какие-либо секретные миссии».
Видимо, госпоже Седовой ближе образ Государя безропотно, пассивно и с фатальной обречённостью наблюдающего как у него на глазах уничтожают его страну. Этот образ вот уже почти столетие навязывался и навязывается февралистами и неофевралистами, большевиками и необольшевиками. Некоторыми монархистами в этот выдуманный образ вкладывается ложно понимаемое понятие «жертвенности». Жертвенность у православного человека может быть только христоподражательной. То есть человек, жертвует чем-то, включая свою жизнь, во Имя Христа, в подобие Христу. Именно такая жертвенность была присуща Государю Николаю II. «Может быть, для спасения России требуется жертва. Я буду этой жертвой», – говорил Государь. Но такая Жертва вовсе не означает пассивного бездействия. Она приносится только тогда, когда все иные средства борьбы исчерпаны. Государь Николай II был не мягкотелым интеллигентом и не философствующим непротивленцем. Он был Русским Царём, он был Божьим Помазанником. И в этом качестве он, безусловно, был грозен для врагов России, почему они и вели с ним такую непримиримую войну. Но и сама личность Императора Николая II была далека от «пассивного непротивленца». Именно его державной волей была побеждена революция 1905 года, именно по его инициативе были введены военно-полевые суды, беспощадно приводившие смертные приговоры революционерам и террористам. Именно Николай II брал на себя ответственность за самые жесткие и непопулярные меры в отношении Государственной Думы, когда та вставала на путь скрытого мятежа.
Вы утверждаете, госпожа Седова, что «нельзя рассматривать отречение Императора Николая II в отрыве от других событий Его царствования. Достаточно вспомнить обстановку, при которой был подписан манифест 17 октября 1905 года, вспомнить те два пути, о которых тогда писал Государь, – уступки или диктатура. И тогда, и теперь Его выбор был – уступить, чтобы не проливать понапрасну потоки крови».
Вы ошибаетесь. В октябре 1905 года выбор Государя вовсе не сводился к тому, чтобы «понапрасну не проливать потоки крови». Да, Государь был милосерден, да, он любил и жалел своих подданных. Но убийц, насильников и террористов, проливавших невинную кровь этих верноподданных, убивавших даже малолетних детей и беременных женщин, обливавших серной кислотой и кипятком солдат и полицейских – Государь казнил не раздумывая. Как хорошо говорил П. А. Столыпин: «Надо различать кровь на руках врача, от крови на руках палача».
В октябре 1905 года речь шла о том, сохранит ли Государь престол, или нет, отстоит ли он Самодержавие, или Россия рухнет в революционную бездну. В октябре 1905 года Государю путём вынужденной уступки, введения Государственной Думы по навязанному ему проекту Витте, удалось прорваться через смертельно опасную ситуацию. Государь был вынужден временно пойти на эту уступку, но одновременно он ввёл военно-полевые суды и начал беспощадную борьбу с революцией. Вскоре последовала и отставка Витте, и роспуск революционной Первой Думы. В связи с этим весьма примечательны слова Государя, сказанные им Столыпину в преддверие роспуска Думы. Они свидетельствуют о том, что Государь был стойким и упорным защитником Богом ему врученной Самодержавной власти.
Вот эти слова в пересказе В. Н. Коковцова: «По словам Столыпина, Государь был совершенно спокоен и начал с того, что сказал, что роспуск Государственной Думы стал, по его глубокому убеждению, делом прямой необходимости и не может быть более отсрочиваем, иначе, сказал он, все мы и Я, в первую очередь, понесём ответственность за нашу слабость и нерешительность. Бог знает, что произойдёт, если не распустить этого очага призыва к бунту, неповиновению властям, издевательства над ними и нескрываемого стремления вырвать власть из рук Правительства, которое назначено Мной, и захватить его в свои руки, чтобы затем тотчас же лишить Меня всякой власти и обратить в послушное орудие своих стремлений, а при малейшем несогласии Моём просто устранить и Меня. Я не раз говорил Горемыкину, что ясно вижу, что вопрос идёт просто об уничтожении Монархии. Я обязан перед Моей совестью, перед Богом и перед родиной бороться и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки».[4]
Вы слышите, госпожа Седова? Государь предпочитал лучше погибнуть, чем отдать свою власть проходимцам. Неужели вы думаете, что образ мыслей Государя в марте 1917 года отличался от образа его мыслей 1906 года?
Что же касается Вашего ироничного недоумения, что у Императора Николая II была своя неофициальная контрразведка, лично ему подчиняющаяся, в которую входили доверенные ему люди, то остаётся лишь сожалеть о Вашем незнании этого вопроса. Личные разведки есть у каждого серьёзного государственного деятеля. Прекрасная личная разведка была у Императора Александра I. Найденные исследователем А. Рачинским документы в Национальном Архиве Франции, позволяют, например, утверждать о фактической вербовке Александром французского посла А. де Коленкура. Разветвлённая личная разведка была у Наполеона, Сталина, Гитлера. Естественно, она была и у Императора Николая II. Найденные архивные документы, позволяют делать точный вывод о том, что Царь имел, как в самой России, так и за её пределами личных резидентов, не занимавших никаких официальных постов в государстве. Например, это хорошо видно из переписки Государя с князем Э. Э. Ухтомским. Если бы Вы изучили эти архивные источники, и пришли бы к обратному выводу, то Ваше мнение имело бы научную ценность. А так, простите, оно надумано.
Теперь, что касается Вашего утверждения, что причина того, «что иным монархистам не хочется верить в отречение» заключается «в идеализации Императора Николая II». Я не знаю, кого вы имеете в виду под «иными» монархистами. Я также не понимаю, что такое «идеализация» Святого Царя-Мученика. Для меня, как и для любого православного человека, Государь свят.
Я, как Вы изволили заметить, одно время работал в следственных органах. Эта работа приучает при расследовании, или исследовании, не «верить» во что-либо, а основывать свои выводы, версии, на конкретных фактах, на анализе событий, поступков и так далее.
Что же касается вопроса «отречения» Императора Николая II, я очень долгое время не сомневался в том, что Государь подписывал так называемый манифест об отречении. Но мне всегда было абсолютно ясно, что даже если бы Император Николай II и подписал под угрозой или под давлением некую бумагу, ни в коей мере не являющейся ни по форме, ни по сути, Манифестом об отречении, то это вовсе не означало бы, что он действительно отрекается от престола.
Со стороны Государя налицо было бы не добровольное отречение, но акт, который, если бы это относилось к Епископу, по правилу Святителя Кирилла Александрийского имело бы следующую оценку: «Правило 3. Рукописание же отречения дал он, как сказует, не по собственному произволению, но по нужде, по страху и по угрозам от некоторых. Но и кроме сего, с церковными постановлениями не сообразно, яко некие священнодействователи представляют рукописания отречения. Ибо аще достойный служити, да пребывает в сем: аще же не достойный, да удаляется от служения не отречением, но паче осуждением по делам, противу коих может кто либо вознести великий вопль, яко происходящих вне всякого порядка».[5]
В связи с этим примечательны слова товарища Обер-прокурора Святейшего Синода князя Н. Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 года на предложение о необходимости присяги Временному правительству.
«Никогда никому я не присягну, – ответил я. – Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием. Лично для меня не существует ни малейших сомнений на этот счет… Кроме законов государственных, у нас есть и законы Божеские, а мы с Вами знаем, что, по правилам Св. Апостолов, недействительным является даже вынужденное сложение епископского сана: тем более недействительным является эта узурпация священных прав Монарха шайкою преступников. Для меня Государь был и навсегда останется Государем, и, конечно, ни Керенским, ни Родзянкам я присягать не стану».[6]
Поэтому Ваши предположения, что мои выводы о фальсификации отречения продиктованы тем, что я стремлюсь любым путём «идеализировать», «оправдать» Императора Николая II – полностью надуманы. Государь в наших «оправданиях» и «идеализациях» не нуждается. Независимо от того, подписал ли он псковский манифест, или не подписал – судить его никто не имеет права, ибо он даёт ответ только перед Богом, Который его прославил. Более того, если бы даже Государь подписал этот манифест и действительно отказался от престола в Пскове, то его действия полностью бы соответствовали переживаемому моменту. Ибо царствовать в условиях всеобщего отступничества, Государь, конечно, не мог. Но всё дело в том, что факты свидетельствуют о том, что он этого документа не подписывал!
Моё убеждение в том, что Император Николай II не подписывал так называемого «отречения» от престола основывается на исследованных фактах и проведённом анализе. Чтобы не пересказывать всю книгу, коснёмся только самого «манифеста», вослед Вашим опровержениям.
Начнём с «манифеста». Для того, чтобы рассуждать о нём, надо сначала посмотреть, а как составлялись Высочайшие Манифесты в императорской России. Мне пришлось много видеть в ГА РФ, как проектов Манифестов, так и их подлинников. Так вот, при Императоре Николае II проекты Манифестов составлялись на пишущей машинке. Сверху, даже на проекте ставилась шапка: «Божией Милостию Мы Николай Вторый…» и так далее. Далее следовал текст, а затем обязательно стояла следующая приписка, которая затем также в обязательном порядке переносилась в подлинник: «Дан в городе N, в такой-то день, такого-то месяца, в лето от Рождества Христова такое-то, в царствование Наше такое-то». Далее шла следующая обязательная фраза, которая тоже переносилась затем в подлинник: «На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ». Причём, в проекте имя Государя ставил проектировщик Манифеста, а в подлиннике, естественно, сам Император. В самом конце проекта, в обязательном порядке стояла фамилия его составителя. Например, проект составил статс-секретарь Столыпин.
В связи с этим госпожа Седова пишет, что «обычная практика, когда проект документа составляется помощниками, а руководитель лишь подписывает его, применялась, конечно, и в Российской Империи. Например, манифест 17 октября 1905 года был написан помощниками С. Ю. Витте, а Государь только поставил свою подпись».
Это утверждение никак нельзя назвать убедительным. Под проектами манифестов Государь свою подпись не ставил. Имя «НИКОЛАЙ» в проекте писал его составитель, который и ставил в конце свою подпись. Поэтому, если бы мартовский «манифест» был бы проектом, то в конце его должна была стоять надпись: «Проект составил Алексеев», или «Проект составил Базили».
Кстати, здесь надо сказать ещё об одной весьма важной особенности проставления подписи Императора Николая II на отправляемых от его имени телеграммах. Возьмём, например, царские телеграммы времён русско-японской войны, отправляемые генералам Куропаткину и Линевичу.[7] В конце этих телеграмм стоит подпись «НИКОЛАЙ». Однако невооружённым глазом видно, что большая часть этих подписей сделаны «под Императора», но не являются его собственноручной подписью. В данном случае искать здесь злой воли не следует. Государь собственноручно телеграмм не писал, да и физически не мог этого делать, так как таких Высочайших телеграмм по разным вопросам отправлялось сотни. Император диктовал тексты телеграмм по телефону определённому должностному лицу, который записывал этот текст и ставил копию царской подписи. Копия царской подписи была нужна для того, чтобы получатель был уверен, что телеграмма послана от Императора, а не от должностного лица. Когда же на документе ставилась оригинальная подпись Монарха, то над нею имелась та же самая фраза, что и в манифестах: «На подлинном собственною Его Императорского Величества рукою подписано…» и дальше шла подпись.
Таким образом, при Николае II существовал доверенный человек, имевший права подписи за Императора и хорошо знавший его почерк.
В этом нет ничего странного и необычного. Как-то в Париже, находясь в гостях у академика Жана Тюляра, крупнейшего специалиста по Наполеону и его эпохе, я заметил на стене какое-то распоряжение императора французов с его автографом. Я спросил господина Тюляра: подлинник ли это? На что Тюляр мне ответил, что это подлинник в том смысле, что бумага наполеоновского времени, но подпись Наполеона не подлинная, её поставил, объяснил Тюляр, человек, подписывающий за него второстепенные бумаги. Между тем подпись на этом документе была чрезвычайно похожа на подлинную подпись Бонапарта.
Естественно, что Манифесты подписывались Царём лично. Не исключено, однако, что подпись Императора Николая II под «манифестом» была поставлена специальным чиновником императорской канцелярии, уже позже свершившиеся событий.
Однако здесь госпожа Седова вроде бы справедливо пишет: «Если бы, как предполагает Мультатули, манифест об отречении подделали профессионалы из дружественного Гучкову Генерального Штаба, то в документе не было бы тех недочетов, на которые указывают нынешние критики, и текст начинался бы не словами «Ставка. Начальнику Штаба», а «Божиею Милостию Мы, Николай Второй…».
Это утверждение госпожи Седовой было бы справедливо только в том случае, если бы «манифест» в том виде, в каком мы его знаем, был составлен в обстановке событий марта 1917 года. На самом деле время составления этой бумаги нам неизвестно. Её первая фотокопия появляется в 1919 году в книге Ломоносова, с очень нечётким изображением. Сама бумага была «обнаружена» лишь в 1928 году сотрудниками ОГПУ у академика С. Ф. Ольденбурга, который, кстати, являлся членом ВЧСК Временного правительства. Экспертизу бумаги проводил такой «честный» эксперт, как П. Е. Щеголев, составитель фальшивых дневников Вырубовой и Распутина. Поэтому, где, как и при каких обстоятельствах был составлен «манифест» об отречении, нам неизвестно. Ясно, что в таком виде, Государь его никогда бы не подписал, а предъявление подобной «филькины» грамоты в Сенате, кроме недоразумений ничего не вызвало бы.
В марте 1917 года заговорщикам требовался не сам Манифест Императора, а лишь выработанный ими текст об отречении, опубликованный во всех газетах.
Но вернемся к правилам составления Высочайшего Манифеста. Когда проект был утверждён Государем, приступали к составлению подлинника. Текст подлинника Манифеста обязательно переписывался от руки. Только в таком виде Манифест получал юридическую силу. В канцелярии Министерства Императорского двора служили специальные переписчики, которые обладали специальным особо красивым почерком. Он назывался «рондо», а лица, им владевшие, соответственно именовались «рондистами». Только их употребляли для переписки особо важных бумаг: рескриптов, грамот и манифестов. Разумеется, в таких документах никаких помарок и подчисток не допускалось. Образцами Высочайшего Манифеста являются манифесты о начале войны с Японией 1904 года, или 17 октября 1905 года о даровании Думы.
После того, как Манифест переписывался рондистами, Государь ставил свою подпись под вышеуказанной фразой. Подпись покрывалась специальным лаком. Далее, согласно статье 26 Свода Законов Российской Империи: «Указы и повеления Государя Императора, в порядке верховного управления или непосредственно Им издаваемые, скрепляются Председателем Совета Министров или подлежащим Министром либо Главноуправляющим отдельною частью и обнародываются Правительствующим Сенатом».
Таким образом, Манифест вступал в законное действие в момент его обнародования в Сенате. На подлиннике Манифеста ставилась личная печать Императора. Интересно, что сведения о том, что на Манифесте поставлена личная печать приводились и на обнародованном в Сенате официальном выпуске Манифеста, а вот фамилия скрепившего Манифест не указывалась. Заметим, что при опубликовании мартовского «манифеста» в газетах всё было сделано наоборот: о печати ни слова, а о подписи Фредерикса «скрепившего» «манифест» сообщалось.
Кроме того, в печатном варианте Манифеста ставилось число и место, где манифест был напечатан. Например, в печатном варианте Манифеста Императора Николая II о восшествии на престол написано: «Печатано в Санкт-Петербурге при Сенате октября 22-го дня 1894 года».
Теперь посмотрим, как составлен «манифест» об отречении. Во-первых, он напечатан на машинке, а не написан рондистом. Предвижу возражение, где же там, в Пскове было найти рондиста! Отвечаю: вместе с Государем всегда следовал свитский вагон во главе с главой Императорской канцелярии графом К. А. Нарышкиным. Представить себе, чтобы во время поездок Государя во время войны в Ставку в этом свитском вагоне не было тех, кто мог составить по всем правилам Высочайший Манифест, или Императорский Указ – невозможно! Особенно в тревожное время конца 1916-начала 1917 года. Всё было: и нужные бланки, и нужные писари.
Но предположим, не было в канцелярии рондиста. В таком случае, Государь должен был сам написать текст от руки, чтобы ни у кого не вызывало сомнений, что он действительно отрекается от престола.
Но снова предположим, что Государь решил подписать машинописный текст. Почему же те, кто печатал этот текст не поставили в его конце обязательную приписку: «Дан в городе Пскове, во 2-й день, марта месяца, в лето от Рождества Христова Тысяча Девятьсот Семнадцатое, в царствование Наше двадцать третье. На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано НИКОЛАЙ»? Начертание этой приписки заняло бы несколько секунд, но при этом была бы соблюдена предусмотренная законом формальность составления важнейшего государственного документа. Эта формальность подчёркивала бы, что Манифест подписан именно Императором Николаем II, а не неизвестным «Николаем».
Вместо этого в «манифесте» появляются абсолютно ему не свойственные обозначения: «г. Псков.15 часов__ минут 1917 года». Ни в одном Манифесте, или его проекте нет таких обозначений.
Что мешало составителям «манифеста» соблюсти эту простую, но столь важную формальность? Что помешало Государю, опытнейшему политику, заставить внести эту формальность в «манифест»?
Далее, что помешало составителям «манифеста» поставить, пусть напечатанную на машинке необходимую «шапку»: «Мы Божьей Милостию»? Вместо этого стоит странная надпись: «Ставка. Начальнику Штаба». К этому адресату мы ещё вернёмся. Пока поговорим об авторах «манифеста».
Как мы помним, Гучков с Шульгиным уверяли, что поехали в Псков, имея на руках проект манифеста, который и был принят Государем с небольшими изменениями. О том, что это ложь видно из следующих источников.
Текст «манифеста» в том виде, каким мы его знаем, имелся уже 1-го марта 1917 года. Об авторах этого текста известно доподлинно: ««Манифест этот, – пишет Дубенский, – вырабатывался в Ставке, и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора, директор политической канцелярии при Верховном главнокомандующем Базили, а редактировал этот акт генерал-адъютант Алексеев».[8]
То же самое подтверждает генерал Ю. Н. Данилов: «В этот период времени из Могилева от генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении в пользу Цесаревича Алексея. Проект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором Дипломатической Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили по общим указаниям генерала Алексеева».[9]
Кроме воспоминаний, имеется подлинник проекта «манифеста», напечатанный на пишущей машинке и имеющий правку Н. А. Базили и М. В. Алексеева. Этот текст хранится в Гуверском архиве (США).[10]
Этот текст предусматривал отречение в пользу Цесаревича Алексея Николаевича. В остальном он был идентичен последнему варианту с отречением в пользу Михаила Александровича.
Таким образом, никакого проекта манифеста Гучков с Шульгиным не привозили. Этот проект был уже составлен в Ставке за сутки до их прибытия в Псков. Об этом же свидетельствует и генерал Н. В. Рузский: «Никаких документов они с собой не привезли. Ни удостоверения, что они действуют по поручению Государственной Думы, ни проекта об отречении. Решительно никаких документов я в их руках не видел».[11]
Итак, Гучков с Шульгиным лгали.
Теперь посмотрим, куда и каким способом отправляли Гучков с Шульгиным манифест огромной государственной важности. Во-первых, обратим внимание на знаменитое «Ставка. Начальнику Штаба». Обычно, эту надпись объясняют следующим образом: так как проект «манифеста» прислали из Ставки, то Государь и направил подписанный манифест Алексееву. Логика более чем странная. Получается, что если бы этот проект прислал Рузский, Государь бы направил проект ему, если бы Брусилов, то – ему, если бы адмирал Непенин, то – на Балтийский флот. Хотя очевидно, что Государь должен был отправить Манифест, либо в Сенат, либо, в связи с революционной анархией в Петрограде – Родзянко, как председателю Государственной Думы.
Однако из имеющихся документов становится ясно, что Государь никуда Манифест не посылал. За него этот сделал Гучков. Куда же он направил манифест? Это становится ясно из телеграммы Гучкова, которую он 3-го марта около 1 часа ночи послал в Петроград: «Петроград. Начальнику главного штаба. Зашифровал полковник Медиокритский. Просим передать Председателю думы Родзянко: «Государь дал согласие на отречение от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича с обязательством для него принести присягу конституции».[12]
Итак, вновь появляется адресат: «Начальник Главного Штаба». Становится ясно, что речь идёт не об Алексееве. Последнего в телеграммах и официальных документах было принято именовать «Наштаверх». Об этом адресате «Начальнике Главного Штаба» (в других вариантах Начальнике Штаба, Начальнике Генерального Штаба) следует сказать особо. Его имя появляется часто в революционной и масонской переписке начала ХХ века. И под этим именем имеется в виду, конечно, вовсе не настоящий действующий начальник Генерального Штаба русской армии.
Например, 20 мая 1914 года Охранное отделение перехватило странное письмо из Лозанны от одного из деятелей революционного движения. Письмо было направленно во «Всероссийский высший Генеральный Штаб, Его Превосходительству Главнокомандующему». В этом письме, написанном единомышленнику, подробно описывалась грядущая революция в России. Заканчивалось оно следующими словами: «Что касается вашего Императора, ему будет обеспечено изгнание».[13]
Итак, Гучков отправляет извещение о состоявшемся отречении Государя в Петрограде начальнику главного штаба, и при этом сообщает, что зашифрованный текст манифеста отправляется немедленно этому же начальнику главного штаба. При этом Алексееву не отправляется ничего! Если верить Гучкову и Шульгину подлинник манифеста имелся у них на руках. Утром 3-го марта думские посланцы выехали в Петроград, имея на руках опять-таки по их словам, этот подлинник. Немедленное шифрованное послание Гучковым манифеста в Петроград имело бы смысл только в том случае, если манифест нужно было бы как можно скорее обнародовать. Однако как мы знаем, «манифест» об отречении был напечатан только 4-го марта 1917 года вместе с «отказом» Великого Князя Михаила Александровича.
Более того, дальнейшая судьба зашифрованного «манифеста», после того, как он был отправлен Гучковым из Пскова, весьма интересна.
В Петрограде началось превращение «филькиной» грамоты в «высочайший манифест». Подполковник штаба Северного фронта Ф. А. Мороз в 04 ч. 30 м. ночью со 2 на 3 марта зачем-то послал в Генеральный Штаб следующую телеграмму: «Передаю текст Высочайшего Манифеста, изложенного в нижеследующей телеграмме на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего только для председателя Государственной Думы Родзянко». В переданном проекте манифеста были опущены слова «Ставка. Начальнику Штаба». Заметим, что «манифест» был предназначен не для предания всенародной гласности, а только для Председателя Государственной Думы.
Один из активных исполнителей операции «отречение» Ю. В. Ломоносов сообщает в своих мемуарах, что делалось с «манифестом» дальше. 3-го марта Ломоносову сообщают, что Гучков выехал из Пскова, а текст отречения передается по телеграфу человеком Ломоносова инспектором Некрасовым. Ломоносову поручают напечатать отречение в типографии министерства путей сообщения. Однако текст отречения почему-то передается по телеграфу не Ломоносову, а полковнику Шахову, начальнику тяги северо-западных железных дорог, причем зашифрованным военным кодом. Этот полковник был связующим звеном Ставки с Петроградом, что видно по постоянному упоминанию его имени в телеграфной переписке Ставки со штабом Северного фронта.
Ломоносов дозванивается до полковника, тот говорит, что расшифровка займет два часа, через два часа сообщает, что какая-то часть не расшифровалась и необходимо внести исправления ещё одной телеграммой (какие исправления могут быть в документе такой важности?), потом говорит, что телеграмма адресована не в Думу, а начальнику генерального штаба. В это же время полковник ведёт какие-то разговоры по телефону с Псковом. Ломоносов приказывает отключить ему телефоны и посылает некоего инженера Лобанова с солдатами, чтобы они забрали все копии текста отречения. В итоге они забирают текст отречения и доставляют его в Думу, но почему-то не Ломоносову, который должен его печатать.
Скажите, госпожа Седова, зачем по-вашему Гучкову и компании понадобилась вся эта возня с шифровками и дешифровками, если бы речь шла о действительно Высочайшем Манифесте Государя Императора? Зачем вообще нужно было расшифровывать этот манифест, если 3-го марта Гучков, по его словам, привёз манифест в Петроград? Но в том-то и дело, что Гучков ничего в Петроград не привозил. Очевидно, что в Генеральный штаб из Пскова был передан по телеграфу какой-то зашифрованный текст, и после этого там началась работа по подготовке публикации фальшивого манифеста. Ему была предана форма настоящего Манифеста, появилась «шапка» и некоторые другие атрибуты манифеста.
Далее, госпожа Седова пишет, что Мультатули записал почти всех членов свиты и окружения Императора в заговорщики, а они потому правду рассказать не могут. Я не утверждаю, что члены свиты не рассказывали в своих воспоминаниях правды, я утверждаю, что они не рассказывали всей правды, о многом умалчивали и серьёзно искажали события. Это видно, по той порой взаимоисключающей путаницы, какую они демонстрировали в своих мемуарах, а также прямой дезинформации, которая опровергается архивными данными. Причины этого мне до конца не известны.
Но Д. С. Боткин, брат убитого с Царской Семьей в Екатеринбурге лейб-медика Царской Семьи, писал в 1925 году: «Государь фактически был узником заговорщиков еще до подписания отречения. Когда Царский поезд остановился на станции Псков, Государь уже не был Его хозяином. Он не мог направлять Свой поезд согласно Его желанию и усмотрению, и самая остановка в Пскове не была им намечена. Мы не должны забывать, что вся поездная прислуга, вплоть до последнего механика на Царском поезде, была причастна к революции».[14]
Далее госпожа Седова пишет: «Есть, конечно, лица, которых заподозрить в предательстве просто невозможно, – те, кто добровольно последовал за Государем в ссылку. Они могли бы что-то от Него узнать. Но и тут автор объясняет: «Просто все, с кем он (Государь) мог на эту тему говорить, были убиты». На самом деле, конечно, убиты были далеко не все. Спаслись, например, П. К. Бенкендорф, П. Жильяр, А. А. Вырубова, Ю. А. Ден, С. Гиббс, С. К. Буксгевден. Мог бы что-то рассказать Е. С. Боткин, до своей гибели вместе с Царской Семьей. Но самые главные свидетели – это В. А. Долгоруков и В. Б. Фредерикс. Они оба сопровождали Государя в той роковой поездке, когда было подписано отречение, и оба были далеки от политики и тем более не связаны с заговором. Если бы никакого отречения не было – они бы об этом знали и вполне успели бы рассказать: Долгоруков был расстрелян в Екатеринбурге в 1918 году, а Фредерикс после февральской революции прожил еще десять лет».
Далеко не все, кого перечислила госпожа Седова, отправились с Государем в ссылку. Ни Бенкендорф, ни Гиббс, ни Вырубова, ни Ден, ни Фредерикс по разным причинам в тобольском и екатеринбургском заточениях не были. Это первое. Второе. Госпожа Седова совершенно упускает тот факт, что Царь не мог разговаривать о том, что произошло в Пскове 2-го марта, например, с парикмахером (при всем уважении к этой профессии). А в данном случае разницы между парикмахером, врачом, поваром, или даже подругой Императрицы для Государя не было – это не был его близкий круг. Особенно если учесть замкнутый характер Государя, особенно, если учесть, что он не собирался, да и не мог бороться за возвращение престола, особенно, если учесть, что Государь уже встал на путь мученичества.
В этой связи весьма показательны слова А. Д. Протопопова, сказанные им о характере Государя на допросе ВЧСК в августе 1917 года: «Нужно сказать, что Царь бывший, он ужасно мало говорил. Он был очень мил, любезен. Но про дела никогда не говорил сам. Он скажет: «да», «так», «я думаю». Он очень был осторожный на слова человек, очень осторожный».[15]
Что же касается графа Фредерикса, то если бы госпожа Седова почитала его показания ВЧСК, то пришла бы от них в ужас. Фредерикс, например, не только уверял, что ему ничего неизвестно об отречении Государя, но и настаивал, что его, Фредерикса, вообще не было, ни в Пскове, ни в Могилёве в момент драматических событий, так как Государь отпустил его в Петроград.
Госпожа Седова уверяет: «В том, чтобы покрывать своим молчанием государственное преступление заговорщиков, никакого настоящего смирения не чувствуется. Такое молчание скорее граничило бы с соучастием».
А как, интересно, госпожа Седова представляет себе, должен был вести себя в условиях заточения Государь? Как он должен был действовать? Собрать пресс-конференцию, обратиться к адвокатам, или говорить каждому подряд в Александровском дворце: «Я, не отрекался?» Это при том, что никому тогда в России не было дела: отрекался Царь, или нет. Ни один представитель Святейшего Синода, даже не попытался встретиться с Божьим Помазанником, потребовать от Временного правительства допустить к нему делегацию духовенства с целью узнать обстоятельства, при которых произошло, так называемое «отречение».
Даже если бы Государь на каждом шагу повторял, что он не отрекался от престола, это, во-первых, стало бы известно лишь узкому кругу лиц, а во-вторых, даже в случае если бы оно стало известно более широкой аудитории, не произвело бы на неё никакого впечатления.
Здесь, в который раз, я хочу подчеркнуть: насильственное свержение Императора Николая II с престола, подделка «манифеста», подделка других документов заговорщиками, упорное сопротивление им со стороны Государя, не означает того, что Императора Николай II собирался бороться за возвращение к власти. Он действительно отказался от неё, постигнув промысел Божий. Не от престола отрекался Государь в марте 1917 года, а от сатаны и его соблазнов. Государь сделал всё, чтобы сохранить свою власть земную. Осознав невозможность этого, он смиренно передал эту власть Богу. Явление Пресвятой Богородицы Державной знаменовало, что Господь эту передачу принял. Император Николай II вступил на свой скорбный путь мученичества и обрёл на этом пути венец Небесный.
В конце статьи мне хочется сказать вот о чём. Вопрос о так называемом «отречении» Императора Николая II как нельзя более актуален сегодня с духовной и геополитической точек зрения. Речь идёт не только о правильном понимании подвига Святого Царя, но и о вопросе легитимности власти. Речь идёт, конечно, не о том, что сегодняшняя светская власть нелегитимна с мирской, земной точки зрения. Речь идёт о вопросе духовном. Толька та власть в России сможет чувствовать себя надёжно и спокойно, только та власть сможет вывести Россию из тупика нынешнего духовного кризиса, которая будет чувствовать себя наследницей не богоборческого режима, а тысячелетней российской государственности, которая была насильственно оборвана 2 -го марта 1917 года.
Примечания:
[1] Наша Страна, 24 мая 2010 года, N 2892
[2] Солоневич И. Л. Великая фальшивка февраля. – М.: Алгоритм. 2007.
[3] Ноблемонт М де. Какая причина толкнула генерала Алексеева предать своего Императора? б/г.
[4] Сидоровнин Г. П. А. Столыпин. Жизнь за Отечество. Жизнеописание (1862-1911). -Саратов, 2002.С. 138
[5] Правила иже во Святых Отца нашего Кирилла, Архиепископа Александрийскаго. Каноническое послание к Домну, Патриарху Антиохийскому // Книга Правил Святых Апостол, Святых Соборов Вселенских и Поместных, и Святых Отец. – Свято-Троице Сергиева Лавра, 1992. С. 392
[6] Жевахов Н. Д, князь. Воспоминания. Т. 2. С. 432-433.
[7] ГА РФ. Ф.601.оп.1. д.522
[8] Отречение Николая II. с. 64
[9] Данилов Ю. Н. Указ. Соч. с. 231
[10] Hoover Institution Archives. Nikolai Basily papers: vault
[11] ГА РФ. Ф.650.оп.1.д.35.л.180
[12] Красный архив, т. 2 (21), М.-Пг., 1927. с.15-16
[13] ГА РФ. Ф. 102 ДП ОО. 1905.ч.12.2 (2) л. 206
[14] Боткин Д. С. Что было сделано для спасения Императора Николая II.// «Русская Летопись», книга 7, Париж, 1925, с. 208.
[15] ГА РФ.ф.1467.оп.1.д.957.л.11
[1] Наша Страна, 24 мая 2010 года, N 2892
[2] Солоневич И. Л. Великая фальшивка февраля. – М.: Алгоритм. 2007.
[3] Ноблемонт М де. Какая причина толкнула генерала Алексеева предать своего Императора? б/г.
[4] Сидоровнин Г. П. А. Столыпин. Жизнь за Отечество. Жизнеописание (1862-1911). -Саратов, 2002.С. 138
[5] Правила иже во Святых Отца нашего Кирилла, Архиепископа Александрийскаго. Каноническое послание к Домну, Патриарху Антиохийскому // Книга Правил Святых Апостол, Святых Соборов Вселенских и Поместных, и Святых Отец. – Свято-Троице Сергиева Лавра, 1992. С. 392
[6] Жевахов Н. Д, князь. Воспоминания. Т. 2. С. 432-433.
[7] ГА РФ. Ф.601.оп.1. д.522
[8] Отречение Николая II. с. 64
[9] Данилов Ю. Н. Указ. Соч. с. 231
[10] Hoover Institution Archives. Nikolai Basily papers: vault
[11] ГА РФ. Ф.650.оп.1.д.35.л.180
[12] Красный архив, т. 2 (21), М.-Пг., 1927. с.15-16
[13] ГА РФ. Ф. 102 ДП ОО. 1905.ч.12.2 (2) л. 206
[14] Боткин Д. С. Что было сделано для спасения Императора Николая II.// «Русская Летопись», книга 7, Париж, 1925, с. 208.
[15] ГА РФ.ф.1467.оп.1.д.957.л.11
Другие статьи этого автора:
"Император Николай II - исключительная личность в истории России"
"Власов. История предательства"
"Император Николай II - исключительная личность в истории России"
"Власов. История предательства"
